Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Я стараюсь. Что-то, мисс Флоренски, есть в вашей нации, что отвечает за то, как вы думаете. Сегодня меня впечатлила ваша идея о необходимости быть оставленным в покое, что тоже является сексуальным предпочтением своего рода.

— Вы знаете, Патрик, — вдруг решила пооткровенничать я, правда, не без задней мысли, — первый человек в Лондоне, кого я встретила, был симпатичным мужчиной, который великодушно помог мне достать ключи от моей комнаты, так что на секунду я даже прикинула: что, если… Но я рассталась с идеей в тот же миг, как она мне пришла, потому что сообразила: новые отношения — самое последнее, что мне сейчас нужно. Вы не представляете, как я была счастлива это понять!

Патрик откашлялся. Слегка поёрзал на сиденье. Ничего не ответил. («Что: неужели принял как неприятное известие? — весело подумалось мне. — Но это я вовремя сказала: словно бы спонтанно, в приступе искренности, но и кстати: вдруг он неосознанно на что-то надеялся? А вообще, я придумываю его мысли на пустом месте».)

— Кхм, — нашёлся Патрик. — А вы не думаете, что детей нужно постепенно «вовлекать в жёлтую зону», как вы сегодня сказали? Половые отношения — именно такая зона, в конце концов.

— Это не жёлтая зона, Патрик. Это красная.

— Почему?

— Потому что девочки беременеют.

— Допустим, они не забеременеют, примут меры предосторожности. Почему тогда отказывать им в праве…

— …Спать с кем-то, кому шестьдесят?

— Я не это имел в виду.

— Но послушайте, вы же не можете отказать в этом праве воображаемому кому-то, если двенадцатилетней девочке разрешается вступить в красную зону и исследовать её и уж если нельзя подвергать дискриминации пожилого человека, чьи права так же священны?

— Хоть это и тяжело представить, мисс Флоренски, нам, вероятно, следует признать, что в некоторых случаях…

— Вам правда нравится картина мира, который появляется в результате таких предположений? — перебила я: это постепенно начинало меня заводить. — Или, простите за прямоту, вам честно нравится образ двенадцатилетней Матрёши, которую соблазнил Николай Ставрогин, которая после убила себя, потому что чувствовала, что совершила святотатство, преступление против лучшего в себе, даже при том, что всё устроилось по обоюдному согласию, и которая теперь висит в маленьком чулане под крышей?

Патрик, хоть он почти наверняка не читал «Бесов», вздрогнул, примолк. Выпрямился. Я снова прикусила язык: вдруг у него самого есть в анамнезе что-то вроде воспоминаний Матрёши? (А если и есть, то мне, однако, что за дело? Я ему не доктор.)

— Извините, если коснулась чего-то, чего бы вы не хотели вспоминать, — прибавила я вполголоса.

— Нет, вы… — Патрик криво улыбнулся. — Скажите: как так случилось, что вы говорили о мужчине, который, мол, вам встретился? Я думал, что вы лесбиянка. Извините, если это звучит…

— Нет, без проблем, — бойко откликнулась я. — Я ей была, прежде чем поняла, что не хочу этого больше ни под каким соусом.

— Простите, а разве эти предпочтения вообще меняются? — Патрик нахмурил свой британский лоб в честных попытках осмыслить то, что явно расходилось с либеральной догмой. Я едва не рассмеялась:

— Однозначно! В моём случае изменились же.

— Никогда не слышал о такой вещи, — с сомнением возразил он.

— Ну, или поверьте мне, или назовите меня лгуньей, дело ваше, но что-то из двух вам придётся сделать. Что до того, что не слышали: просто не каждая так открыта. Люди не очень охотно признают ошибки.

— Я должен заявить, что полностью уважаю ваше право быть тем, кем вы хотите быть, мисс Флоренски!

— Спасибо и на том, — насмешливо заметила я. Впрочем, ладно: хоть и на том спасибо.

— Пожалуйста, — поблагодарил Патрик с полной серьёзностью. — И зачем вы называете ошибкой то, что принесло вам…

— …Так много счастья? — уточнила я, снова иронически.

— Ничего не знаю о конкретном объёме счастья, я просто имел в виду…

— Послушайте, Патрик, люди одного пола могут иметь свои минуты счастья, могут быть привязаны к бывшим партнёрам или вспоминать их с благодарностью, как в моём случае, но при этом всё-таки могут рассматривать бывшее между ними как ошибку.

— А что, если это делается специально? — не сдавался он. — То есть как попытка по… по… помочь другому человеку, даже если есть некоторые сомнения о собственной половой ориентации?

«Бедняга!» — подумала я c настоящей, острой жалостью, но, рассудив, что любая жалость здесь будет оскорбительна, да и совсем не тем, что ему нужно, вслух произнесла:

— Половое влечение, или эмоциональная привязанность, или дружба, или благодарность, или желание нравственно усовершенствовать другого человека ещё не делают любви, хотя и помогают строить её основу. Одну вещь легко принять за другую, особенно когда молод. Прошу прощения, если это звучит очень похоже на проповедь. («Эх, да на нём совсем лица нет!») Свежий воздух вам сейчас не повредит, Патрик, — прибавила я, — потому что, знаете, мы приехали!