Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Живая? — он немного недоверчиво потряс головой. — Да уж, дочка, ты, конечно, проявила способности.

— Твои гены… Ты на меня не сердишься? — решила я спросить на всякий случай.

— Нет, с чего бы! — искренне удивился отец. — А ты на меня, в свою очередь, ничем не обижена?

— Бог мой, папа, чем я могу на тебя быть обижена?

— Я… видишь ли, я однажды попросил… одного человека тебе не звонить и не писать хотя бы в течение года, и до сих пор не знаю, верно ли я тогда поступил… А ещё я с этим очень интересным человеком ни разу не встретился. Хотел встретиться! И не встретился. Подумал: смущу его, будет бестактно…

— Ты ничего дурного не сделал, я уверена! — сказала я искренне. — Год — не самый долгий срок.

— Всё равно: скверно чувствовать себя стариком Болконским. Так рад, что ты сняла с моей души этот камушек. Но ведь ты, — с беспокойством заглянул он мне в глаза, — так после с ним и не свиделась?

— Я его сейчас как раз разыскиваю, — уклонилась я от прямого ответа.

— А! — он снова улыбнулся. — По случаю полагалось бы процитировать апостола Павла, но не буду: пошлости, знаешь, и здесь остаются пошлостями, а это место про «любовь никогда не перестаёт» так часто трепали, что оно уже немного истёрлось.

— Почему мы всё обо мне? — перебила я его. — Расскажи о себе! Ты счастлив?

Отец негромко рассмеялся:

— Грех жаловаться! Я в том месте, куда не каждый монашествующий заберётся. Я не похваляюсь, не думай. Уже здесь я понял знаешь что? Мир огромен, а наше, православное его описание — робкое, ученическое и неточное до… до неверности. Вот, говорю, и земля не разверзается перед ногами, хотя должна бы… Но и при этом: даже такое, робкое и ученическое, лучше, чем его отсутствие, потому что научный взгляд — он уж откровенно лжив, а мы хотя бы попытались… Вот глупо, да? Там, внизу, всё время ходишь впотьмах и что-то рассуждаешь с важным и фальшивым видом…

— Ты никогда не рассуждал с важным и фальшивым видом!

— Я просто делал это меньше других, — самоуничижительно заметил отец. — …А здесь — раз! — с глаз снимают повязку, а ты полностью бессилен рассказать тем, кто остался! Что делать с этим? Ума не приложу…

— Я тебя обожаю, — пробормотала я. — Знаешь, я ведь совсем недавно думала о том же са…

На дороге впереди послышался цокот копыт — и вдруг из-за поворота действительно показался «автобус», то есть, на самом деле, длинный открытый экипаж на восьмерых человек, так называемая пассажирская линейка. (Совершенно случайно вычитала это название раньше, не помню уже где, возможно, у Достоевского в «Дневнике писателя».) Линейка остановилась напротив нас. Отец не спеша занял одно из мест — лицом ко мне, они все были боковыми, — и удивлённо спросил:

— Как, а ты не едешь?

Я вздохнула:

— Меня Государь просил подождать крестьянскую телегу…

Отец развёл руками:

— Если так, ему видней! Не грусти, что ты! — ласково попросил он меня. — Я всегда так гордился тем, что в тебе не было никакой глупой женской сентиментальности.

— Да, — всхлипнула я, — и в итоге вырастил кого-то, похожего на мальчишку!

— Неправда: ты очень женственная девушка. Ну, а если самую малость и правда: тебя это очень огорчает?

Линейка покатилась вперёд.

— Не очень, — ответила я сама себе, вытирая слезинку. — Так ведь и не обняла его, старого дурня, на прощание! Хотя ему бы, пожалуй, не понравилось: он и при жизни не любил все эти нежности…

Вскоре на дороге появился и назначенный мне «экипаж»: запряжённая одной лошадкой телега. Умная лошадь шла сама собой, а единственный пассажир, сидевший на облучке, бросил поводья и мечтательно глядел вдаль.

— Запрыгивайте, Алиса Сергеевна, не стесняйтесь! — приветливо окликнул он меня. — А ну, давайте руку…

— Как приятно находиться в мире, где все чудесным образом знают твоё имя! — заметила я, оказавшись внутри телеги. — А я вот с вами, кажется, не знакома…

— Вы думаете? — весело прищурился мой собеседник. — Помилуйте: да вы же обо мне сегодня лекцию читали!

— О вас? — с сомнением уточнила я. — Точно о вас? Вы не очень похожи на предмет моей лекции…

— Конечно, обо мне, то есть и обо мне тоже, а именно в том месте, где Николай Степанович предлагает слушать мёртвых соловьёв…

— Виновата! — догадалась я наконец. — Извините, Владимир Сергеевич, сразу не признала! Это просто ваши кольчуга и меч сбивают с толку…

— Кольчуга и меч — это, если угодно, некоторое баловство… хотя не совсем. Тут, видите ли, сударыня, по лесу бродит голодный Гришка Распутин: персонаж совершенно пустой, но надуваемый вашим земным вниманием к нему. Он вполне способен заглотить зазевавшегося путника живьём и препроводить его в миры вечной похоти. Но стóит срубить Гришке голову, как на её месте вырастают две, вдвое меньшего размера, и в таком виде он более не представляет опасности.

— А если срубить две — на их месте появляются четыре, ещё меньше? — догадалась я.