Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Я, Алла, на тебя не перевожу «стрелочку»! — передразнила меня Оля. — Что вообще за глупая привычка сюсюкать: «стрелочка», «денежка», «кошелёчек»? Ты не слышала, как Виктория Денисовна говорила, что это мещанское сюсюканье уродует русский язык?

— Слышала — просто, извини, Оля, для меня Виктория Денисовна не является гуру и моральным авторитетом.

— Попрошу без намёков на язычество! Да, конечно, я забыла: для тебя ведь английский ближе русского! (Я начала густо краснеть.) Так ты берёшь на себя ответственность за собрание класса или нет? Или ты хочешь, чтобы был хаос, вопли и коллективный поход к Розе Марковне?

— Беру, беру, хорошо! — сдалась я. — Куда мне деться…

— Вот, — удовлетворённо заключила Оля. — То-то же…

«Хоть бы её заняли! — несчастно думала я про Комнату отдыха, плетясь туда после конца уроков. Две восьмиклассницы действительно смотрели телевизор, но Ольга, пришедшая сразу после меня, бесцеремонно их прогнала, объявив про собрание одиннадцатого класса, а кстати и успев ввернуть, что будущим матушкам телевизор смотреть не очень полезно. «А что им ещё неполезно, Оля? Просвети заодно и меня, пожалуйста!» — так и хотелось мне сказать, но я удержалась от этой жалкой иронии.

Через пять минут все были в сборе (кроме Наташи, разумеется), и собрание класса началось.

Школьное самоуправление в России — вообще достаточно странная вещь. Только выдающиеся русские педагоги вроде Макаренко или Сухомлинского не боялись создавать в своих школах настоящее самоуправление, отдавая в руки своих подопечных решение действительно важных вопросов. В большинстве же школ ученикам не доверяют и про самоуправление вспоминают примерно раз в год, когда появляется необходимость продемонстрировать родителям, гостям или вышестоящему начальству существование «совета класса», «совета школы» и прочих полумифических вещей. Все эти «советы учащихся» выполняют в большинстве русских школ чисто декоративную функцию: о какой настоящей жизни совещательного органа можно говорить, если у этого органа нет внятных полномочий? А если где-то в уставах школ и прописаны полномочия органов детского самоуправления, то учащимся об этих полномочиях, как правило, никто не сообщает: от греха подальше. Я, например, хоть и была старостой, понятия не имела, какие решения может и какие не может принять собрание класса, которое на моей памяти вообще проводилось первый раз. Но и не провести его было нельзя: «подруги» просто кипели от избытка чувств, а поскольку «истинно православному человеку мысль о бунте противна» (точнее, поскольку за «бунт» могло прилететь от школьного руководства), «благоверные» посчитали собрание лучшим выходом. Остальным пришлось подчиниться большинству (никто, впрочем, особенно не протестовал).

Оля в качестве старожилки сумела вспомнить, что полагается вести протокол. Я беспомощно сообщила, что не представляю, как это делать, и писать протокол вызвалась Варвара. (Понятия не имею, хорошо ли она с этим справилась и что в итоге написала…)

Решив вопрос с секретарём, Оля предложила всем высказываться — и тут, конечно, начался галдёж. Описывать все бессвязные реплики не нахожу смысла, тем более что и сама их не помню. «Что я здесь делаю? — грустно думала я, сидя в своём кресле. — Почему в этом участвую? Не встать ли и не уйти прямо сейчас?» Не встала и не ушла…

Галдёж галдежом, но «ортодоксы» обладали не только зычными голосами, а ещё и некоторой организаторской хваткой, и под их нажимом общий крик начал принимать более конструктивные формы. Оля превосходно руководила нашим шумным обсуждением, этого у неё было не отнять…

Стали постепенно вырисовываться и два прагматичных предложения.

Первым предложением было: вызывающее поведение Натальи Яковлевой — осудить и объявить ей бойкот, для начала — на неделю, а там — как получится.

— Анафеме ещё предайте! — выкрикнула тут Ксюша, на что одна из «благоверных» с каменным лицом сообщила Ксюше, что мы все церковной полнотой не обладаем и никого анафеме предать не можем, но если кто-то будет здесь шутить понятиями, важными для православной христианки, то и сам может легко схлопотать в свой адрес бойкот.

— Воздерживаюсь, — сообщила я бескровными губами, когда предложение поставили на голосование и когда кто-то глазастый разглядел, что я не подняла рукú. — Этот вопрос нельзя обсуждать без той, кого вы сюда не пригласили.

На что предсказуемо получила в свой адрес две реплики:

— Неправда, мы её приглашали!

— Алла пытается казаться «добренькой», всем угодить, а добренькие, как сказал отец Вадим, — это самая скверная разновидность людей!

— Хорошо, я готова быть самой скверной разновидностью! — пришлось мне немного повысить голос. — Я никого из вас не выбирала себе в качестве духовника, поэтому можно обойтись без непрошеных проповедей? Мой голос всё равно ничего не решает! Закончите голосование и переходите к следующему вопросу, пожалуйста!

— Она ещё и огрызается, смотри-ка, — вполголоса заметила одна из моих одноклассниц, на что другая возразила:

— Вообще-то Алла права, про духовника.

— Я просто сказала! — оскорбилась первая.