Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— А она просто ответила!

Худо ли, бедно, первый вопрос проголосовали, перешли ко второму. И здесь… мама дорогая!

И здесь выяснилось, что девочки считают именно Александра Михайловича ответственным за эту Наташину «лесбийскую эскападу»: он, дескать, своими учебными материалами её и спровоцировал. Со всех сторон летели восклицания вроде:

— Кто сказал, что нам вообще нужен английский?

— Варвара Константиновна всегда преподавала по учебнику, небось, учебник умные люди писали, не дураки! Во всех школах занимаются по учебнику!

— Нет, а мне интересно: мне как будущей матушке вообще надо, чтобы меня понимала вся эта их голубая братия? Мне точно это надо?

— А если они там у себя в Америке завтра начнут со свиньями сношаться, мы тоже про это будем статьи читать?! Нет, не надо тут «Ха-ха!», что «Ха-ха!»? Вы не слышали разве, девочки, что их премьер-министр со свиньёй сношался?

— Что?! Дашенька, закрой уши! Нет, Лизка, расскажи: правда, что ли?

Ольга, видя общий настрой, быстро выдвинула предложение: составить на имя администрации школы коллективное письмо, в котором изложить своё возмущение методами преподавателя английского языка, и подписаться под ним всем классом. Пока на всякий случай не отправлять это письмо, а сохранить его в надёжном месте. Но датировать! Придумать, как датировать таким образом, чтобы любому человеку стало ясно: проблема возникла ещё в марте! Например, отнести это письмо на почту и попросить поставить на нём штемпель… Не проголосовать ли?

Я подняла руку:

— Прошу слова! Оля, можно мне дать слово? Благодарю! Нет, извините, я хотела бы тишины! Катя и Лиза, я не могу говорить, пока вы продолжаете перешёптываться… о сношающихся свиньях! Я всё-таки староста класса! Пока ещё… Спасибо.

Девочки! — продолжила я, облизав совершенно сухие губы, — Мне кажется, вы сильно, вы просто чудовищно ошибаетесь. Ту статью нам дали для того, чтобы у нас были аргументы в борьбе с этим злом — пороком — болезнью, не знаю, как назвать! Я удивляюсь, как вы не сумели этого расслышать! Если вам делают прививку от оспы, это не значит, что вас хотят заразить оспой!

— Только от прививок никакой пользы, один вред! — ввернула Ксюша. — Моя мама сразу мне сказала, что пока она жива, никаких при…

Варвара отмахнулась от Ксении и этим жестом как-то сумела заставить её примолкнуть.

— Ты говоришь, — медленно, вдумчиво начала она, — что Александр Михайлович на нашей стороне, на стороне, то есть, православных людей. Ну, допустим. Почему тогда на прошлой неделе нам дают статью про лесбиянок, а на этой твоя подруга объявляет себя лесбиянкой? Тут точно нет никакой связи? Случайно произошло?

— Это была провокация, Варя! — выдохнула я.

— А зачем ей потребовалась такая провокация? — гнула своё Варвара.

— Из ревности, — шепнула я одними губами. Да, сказано было импульсивно, но я всё же понимала, чем рискую.

Снова настала такая тишина, что можно было расслышать чужое дыхание.

— А! — весомо и громко произнесла Варя, положив конец тишине. — Из ревности! А кто к кому ревновал?

— Ну, вообще-то я не удивлена, — заговорила Ольга нарочито-равнодушно, но с трудом удерживаясь от того, чтобы не засиять как медный грош. — Всем давно известно — кроме тебя, Варя, и кроме ещё пары человек, которые обитают в духовных высях, — что Алла неровно дышит к педагогу по английскому. Не стесняйся, Аля, бывает, здесь все свои, это ещё не извращение… Но вот «ревность» — действительно что-то новенькое. Можно полюбопытствовать, Аля? Ревность-то появилась по… односторонней причине, или ты тоже дала… надежду своей подруге, чтобы у неё возникла такая ревность? Может, и не только надежду?

— Ну, ты палку перегибаешь, Оля, некрасиво, фу, — пробормотала Варвара.

— Я перегибаю палку? — поразилась Оля. — Да ты посмотри на её лицо, посмотри сама!

— Я не это имею в виду, а… тебя кто просил лезть под чужое одеяло!

— Я её не тянула за язык, она сама призналась!

— Девочки, вы что тут вообще устроили? Вы её до слёз довели, вам не стыдно?

— И я говорю: «Дом-2» в чистом виде! Позорище!

— Не «Дом-2», а покаяние перед коллективом!

— А тебя уже рукоположили, чтобы ты устраивала общую исповедь? Ты — Святой Праведный Иоанн Кронштадтский?

— Аля, тебе принести водички?

— Нет, спасибо, — сумела я выговорить. — Мне правда плохо: можно я пойду?

Варя, с которой я никогда не была особенно близка, вышла в коридор вместе со мной.

— Я не хотела, — сказала она негромко, закрыв за нами дверь. — Я дура, не сообразила, извини.

И тут меня прорвало: сдерживаемые раньше слёзы потекли в три ручья. Я, кажется, даже обняла её и расплакалась у неё на плече.

— Ну, ну, — пробормотала Варя, похлопывая меня по спине: легонько, так, чтобы было ясно, что она это делает лишь из христианского долга. Сочувствие-то сочувствием, но подозреваю, что ей, православной девушке, обнимать бывшую лесбиянку не очень хотелось. — Будет. Господь всех прощает. Я, это… пойду, ладно? Мне ещё протокол писать… — ей, наверное, было крайне неловко.

Варвара вернулась в Комнату отдыха. А я поспешила в гардероб и оттуда — крадучись мимо вахты — на улицу.