— Напрасно сие, совсем напрасно! Ведь какого испугу натерпитесь, не умеючи! А от испугу и сердечко пошаливает, а сердечко — оно, матушка, одно на все миры, другого не дадено, — глядишь, в своём-то мире и не проснётесь!
— Я… готова к разным неприятностям, — осторожно ответила я.
— Вот уж точно сказали про неприятность, вот уж неприятность — всем неприятностям неприятность! — охотно подхватил Максимов. — А то ведь было бы ещё ради чего!
— Я ищу одного человека, который…
— Знаем уж, все наслышаны про предмет поиска ваш, и достойно, так сказать, всей и всяческой похвалы сия нерушимая приверженность преданного сердца. Только может так выйти, что вы — не извольте гневаться — за мираж-то, за фата-моргану годами заплатите, годами жизни-с! А то и умом повредитесь.
— Почему я должна повредиться умом?
— Потому что, изволите видеть, вот какую я вам расскажу притчу: враг рода людскаго разбрасывает зёрна, а сии зёрна, укоренившись внутри грешного естества, большой плод дают, вот вроде как от Злого Царя в ум Гришки Отрепьева одно такое зёрнышко вскочило и сделало его, помимо воли даже, сущим злыднем и аспидом, а с аспидом-то встретившись, матушка, да как он терзать начнёт, такого страху натерпитесь, что с лошадки своей богатырской в миры воздания и сверзитесь сразу, а на Земле если при этом какое тело оставите, так ему в дом умалишённых прямая дорога-с!
— Ничего не поняла в вашей притче! — притворно рассердилась я (на самом деле поняла, но не хотела показать, что он меня запугал: и без того ныло под ложечкой). — И словоёрс ваш нелепый тоже, пожалуйста, бросьте, он означает «сударь» в сокращённом виде, а я вам какой сударь?
— Остроумно изволили заметить, кхе-кхе, и познания столь великие в родном языке обнаруживаете-с! — пародийно посмеялся старичок, полностью игнорируя мою просьбу про словоёрс, и жалобно продолжил: — Обманул вас Серебряный Инок, Владимир свет Сергеевич, обманул! Знают они очень хорошо, где Русская Голгофа, сами не раз хаживали! Сей мир есть самый обычный, и ничего в нём потайного нет-с! Не осужу, не осужу: к вящей славе родной земли старается, а сил ваших, дитяти малой, не рассчитали! А я вам, матушка, иное посоветую: вы мир-то наш бросьте и дорогу сюда забудьте, а сами — тихими стопами, не поспешая — туда и направляйтесь. И здоровьице своё сбережёте, и целость ума-с, и не навредите никому, и позору не оберётесь!
— А мне вот кажется, что как раз, отказавшись, и оберусь позору, — задумчиво проговорила я.
— Так ведь отменят, отменят состязание-то, по вашей невозможности! — тут же пояснил Максимов. — Если только пожелаете, устрою так, что завтра по самонужным делам у вас и минутки свободной не будет-с! По самонужным и богоугодным! Ради вас, матушка, только и стараюсь, потому что ну какой из вас богатырь? Ведь извращение, ведь супротив своей женской природы идёте! А и урок-то ваш кто напишет, пока вы здесь в странствиях-то духовных пребываете и ручками своими нежными каштаны из огня для сладкогласых соловьёв добыть потщеваетесь? Сами подумайте!
— Я подумаю, — ответила я дипломатично. — Обещаю всё очень тщательно взвесить. И — доброй ночи, господин фон Зон!
— Как скажете! Понимаю, отдохнуть хотите-с, не препятствую… — засуетился Максимов. — Не поспешая никуда, матушка, попомните! Тихими стопами…
Он вышел задом наперёд, не переставая разводить руками и кланяться, не сводя с меня внимательных и цепких глазок, которые будто использовали каждый миг, чтобы следить за мной и понять, чтó я на самом деле решила.
Я же, дождавшись его ухода и исследовав дверь, дёрнула за шнурок вызова «мальчика». Рослый стрелец появился через пять минут, несмотря на поздний час.
— Изволите поупражняться?
— Нет, не изволю. Я просто хотела бы, чтобы меня до завтрашнего утра больше никто не беспокоил. Замка на двери нет. Как мне быть?
— Не волнуйтесь, я стану на караул.
— На всю ночь? — поразилась я.
— На полночи, потом сменят.
— Мне очень неловко вас затруднять такой просьбой…
— Ни малейшего затруднения: для нас это честь, а если покушение на вас будет, то и сразу геройство.
— Да, это я, пожалуй, хорошо сделала, что вас позвала…
Я пожелала стрельцу успешного караула, а сама, потушив свечи, ещё некоторое время ворочалась в постели. «А если покушение будет, то и сразу геройство» — замечательное напутствие для сна, не находите?
~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
Ночное бодрствование — странная вещь, а с мыслью о том, что утром предстоит ещё одно погружение, — тем более. Никогда раньше я не задерживалась в одном слое так надолго. А здесь — поди ж ты, прямо на два мира начала жить. Предыдущий земной опыт, и только он, мне говорил, что здешняя, земная жизнь является более реальной: мои впечатления этого никак не подтверждали. Да, так вот, наверное, и сходят с ума…
Чтобы занять себя здесь восемь-девять часов, достаточных для «богатырского» сна там, я, присев за стол, одним заходом подготовила лекцию № 8. Завтра всё равно пропадёт полдня…
А если и не полдня? А если был прав льстиво-угодливый Максимов?