Русское зазеркалье (двуязычная версия)

— Потому что узнавание происходит только в глазах смотрящего, а специальных очков, как один наш общий знакомый, я с собой не ношу.

— Нет-нет! — упрямо мотала я головой, всё ещё обиженная. — Что до твоей глупой цитаты из «Обыкновенного чуда», то безразличен именно ты ко мне, а не наоборот! Ты всё сделал, чтобы убежать от меня на край Земли!

— Неправда, — тихо сказал Азуров. — Я везде, с самого начала, был рядом. Кроме адов разве что.

Он провёл рукой по Змию на своей груди, который на моих глазах начал менять форму: вот он превратился в Пустынную Гюрзу из самого первого мира, а затем в Кобру из второго, в Ужа из третьего, в Не-Совсем-Крокодила из четвёртого, в Удава из пятого, в тонкую золотую змейку, украшавшую подстаканник Государя, из шестого. Я поднесла ладонь ко рту, полуоткрытому в восхищении. Пролепетала:

— Почему нельзя было сразу мне показаться в теперешнем виде?

— По той же самой причине, — ответил Александр Михайлович. — Я боюсь, Аля, у нас совсем мало времени.

— До чего?

— До конца твоего текста — и до твоей необходимости возвращаться.

— Мне непременно нужно возвращаться? — спросила я.

— Ну, это твой горький чай, — шутливо уклонился он от прямого ответа. — У каждого он свой, а что до твоего, то его горечи многие бы позавидовали. Грех жаловаться, мисс Флоренски, а также, вероятно, будущая леди Блум. My congratulations![15]

— Подожди, пожалуйста, меня поздравлять с тем, про что я ещё сама не решила… Нет, ты не ответил на мой вопрос. Мне непременно нужно возвращаться?

— Ты можешь, однако, вернуться в Россию, — неожиданно сказал Азуров. — Там ты способна принести больше пользы, хотя и жизнь там будет немного сложней.

— Спасибо за эту мысль, но ведь это — снова не ответ на мой вопрос!

— Чтó я могу на него ответить? — он развёл руками, еле заметно улыбаясь. — Нет, не непременно. Остаться здесь достаточно легко: нужно просто задержаться на время, бóльшее, чем физическое тело может вынести. Хочу предупредить, что Стражи могут посчитать такое самоубийством.

— Самоубийство, — возразила я, — это когда человек насильственно лишает себя жизни! А здесь я просто засну и не проснусь… Самоубийство бывает, когда кто-то хочет умереть, а разве я хочу? Я бы и рада не умирать подольше, да что делать, когда человеческое тело так глупо устроено, что подводит в самый неподходящий момент!

— Не буду спорить, — он раскрыл передо мной обращенные вверх ладони, как бы сдаваясь. — Я не знаю! Наверное, бывают исключительные случаи… Почему бы тебе не появляться у нас изредка? Вот прекрасный компромисс, достойный зрелого человека!

— Потому что теперь, когда я тебя нашла, я не хочу быть просто твоей гостьей, да ещё нечастой!

— Милая моя, да разве это важно? — он ласково и грустно улыбался. — Надо уметь вставать выше таких… личных мелочей!

— Я и без того всю жизнь встаю выше личных мелочей, — возразила я. — А про «компромисс зрелого человека» сказано очень справедливо, он даже достоин подвижника, но за что меня против моей воли делают подвижницей?

— Нет, зачем против воли, но… — Азуров слегка нахмурился. — Будем серьёзными: Алиса, ты ведь даже не представляешь себе сложности этого мира! Ты ничего не умеешь в нём, твоё желание остаться здесь похоже на желание четырёхлетнего малыша вместо того, чтобы катать игрушечный паровозник, носить на настоящей стройке настоящие кирпичи! И, кроме прочего, оно подозрительно похоже на желание убежать от жизни, дезертировать с поля боя, а разве это хорошо?

— Плохо, плохо, само собой, — охотно повинилась я. — Только я не солдат, а девочка.

— Иногда и девочке приходится быть солдатом, — парировал он. — И ты несправедлива к себе! Ты прекрасный стойкий…

— …Оловянный солдатик, — я тяжело вздохнула. — Всё справедливо, но… Ваше превосходительство будет очень гневаться, если оловянный солдатик всё же расплавится? Это ведь не совсем от него зависит…

Александр Михайлович помотал головой, как бы дивясь моей упрямости или глупости. Пробормотал:

— Милая моя, любимая девушка, то, что я от тебя сейчас слышу, — разговор не зрелой женщины и духовного воина, а ребёнка трёх с половиной лет…

— Хорошо, пусть будет три с половиной… Три — пять — ноль — один, — вдруг вспомнила я. — Это код от шкафчика с ключом к двери моей гостиницы в Лондоне, в котором я три недели назад ошиблась на одну цифру и не сразу попала внутрь… Пожалуйста, дай мне ключ!

— Какой ключ?

— Тот самый, единственный из связки ключей: тот, посредством которого я всегда, где бы ни была, смогу сюда вернуться.

Азуров кивнул. Подойдя к стене, он выбрал из множества ярких ключей, висевших в ключнице, один неприметный ключ, на котором было написано Тайное Слово. Вернулся ко мне, положил этот ключ на мою раскрытую ладонь и своей рукой помог моим пальцам сомкнуться поверх ключа.