Необходимо прибавить, что это отнюдь не благодатные мучения творчества, а всего лишь противные, бесплодные муки подёнщины, ремесла. И всё же, заметьте, каким-то неуловимым усилием воли он умеет отринуть подёнщину, одолеть грубое ремесло и время от времени принимается за истинный, творческий труд. “Последние дни” в его мыслях растут и растут. Он всё чаще встречается с Вересаевым, передаёт ему то, что придумал, подолгу слушает непревзойдённого знатока, вбирает советы, выслушивает сомнения, порой возраженья, очень серьёзные, на которые трудно самому возразить. Отдельные сцены вырастают одна за другой. Из небытия врываются новые персонажи. К концу года уже и пьеса видна. Он отчётливо представляет себе эпизод с Николаем, выстраивает сквозную линию излюбленного им, абсолютно вечного, неизменного противостояния власти и творчества, двух несовместимых стихий. Уже Александрина понятна ему. Уже в ушах звучит диалог Геккерена и Строгонова, слепца, толкающего Дантеса драться с поэтом. Именно это, как ему кажется, особенно удаётся ему: слепые, именно духовно слепые извечно укорачивают или прямо лишают жизни поэта. И уже обнажается замысел: самого Пушкина в пьесе не должно быть потому, что Пушкин вне временного, преходящего, бытового, реального, что мир и мера Пушкина — бессмертие, вечность, четвёртое или пятое измерение. Скорее символ, чем смертный. Необозримая высь!
Главное, Наталью Николаевну он тоже находит свою, отличную от той неверной жены, какой её представляют во все времена обыватели. Он понимает прекрасно, что Наталья Николаевна невиновна в смысле обыкновенном, житейском, то есть что своему мужу красавица оставалась верна. Не банальность, но глубокую драму открывает он в отношениях поэта и женщины, духа и плоти, бессмертного и земного, чистого света и метели взвихренных чувств. Вечное, вечное: своему гениальному мужу эта заурядная женщина смогла быть только женой. Женщина поэта не поняла, потому что с поэтом на кресте не была. Женщина в этом смысле тоже слепа и поэта обрекает на гибель именно этой своей слепотой. Женщина тоже земная, во времени и пространстве, со своими нарядами, со своими детьми. Её не касается вечное, то есть душа её не открыта стихам, которыми поэт живёт прежде всего, которые от неё отдаляют и уводят поэта.
И уже пьеса летит весь январь. И уже в феврале, 12-го числа, он читает Вересаеву в замечательно уютном его кабинете от четвёртой по восьмую картины и выслушивает замечанья его. Уже принимает последние сеансы гипноза. Уже доктор считает его абсолютно здоровым и оставляет записку, в которой отказывается брать с него гонорар:
“Бесконечно рад, что Вы вполне здоровы; иначе и быть, впрочем, не могло — у Вас такие фонды, такие данные для абсолютного и прочного здоровья!..”
Уже на новые провокации Жуховицкого, который уверяет его, что он, представляете, должен, что он просто обязан высказать своё отношение к современности, он находит в себе мужество резко и прямо сказать:
— Высказываться не буду. Пусть меня оставят в покое.
Уже начинает пахнуть весной, то вдруг выпадет снег, то вдруг этот снег жарчайшее солнце сожрёт и сверкающим пламенем разливается у него на столе.
И тут вдруг рушится всё. Наступают роковые, по своим последствиям непоправимые дни.
СТАНОВИТСЯ очевидным, что многострадальный “Мольер” не будет выпущен и весной. Тогда за романтическую драму принимается сам Станиславский, который добровольно и навсегда затворяется в Леонтьевском переулке, как в новом, советском скиту.
По этой причине спектакль вызывают к нему. 4 марта прогоняют в так называемом онегинском зале, причём обнаруживается, что финальная сцена всё ещё не готова и что прогон придётся давать без неё. 5 марта в зале присутствует Станиславский, у которого интерес к этой пьесе с годами угас и который всё равно не поедет в театр вести репетиции, ставить свет, укреплять монтировки, то есть действительно делать спектакль. Смотрит лишь для того, чтобы одобрить и выпихнуть наконец решительно всем осточертевший спектакль. Смотрит и по совести одобрить не может, поскольку интеллигентный, исключительно порядочный человек. Спектакль рассыпается. Актёры большей частью играют неважно. Коренева проваливает роль до того, что с ролью ничего уже сделать нельзя. Станиславский смущён. Станиславский произносит какие-то очень звучные, однако неопределённые фразы, которые со стенографической точностью тут же заносятся в протокол для потомков:
— Сразу ничего сказать не могу. Во-первых, молодцы, что, несмотря на препятствия, несмотря на то, что затянулась работа, не бросили её, а дотягивали, как могли, до конца.
Согласитесь: более чем странная похвала!
Станиславский оттягивает, однако всё же обязан что-то и об актёрах сказать. Говорит. Неопределённо и на этот раз вяло:
— Первое впечатление от актёрского исполнения хорошее.