Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

— Ты награждён. Благодари бродившего по песку Ешуа, которого ты сочинил, но о нём более никогда не вспоминай. Тебя заметили, и ты получишь то, что заслужил. Ты будешь жить в саду и всякое утро выходить на террасу, будешь видеть, как гуще дикий виноград оплетает твой дом, как, цепляясь, ползёт по стене... Ты никогда не поднимешься выше, Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют...

Тогда как Понтий Пилат свой двухтысячелетний приют покидает.

Может показаться, что написана последняя глава и что роман наконец завершён. Однако же это не так. Именно потому, что в этой последней главе вырастает из тревожных глубин его сердца мотив неискупимой вины перед своим творчеством и перед собой, которого не было прежде, роман с его философской основой и глубиной должен ещё только начаться. Переписав и исправив всё то, что уже удалось написать, роман ещё только предстоит завершить. Впереди ещё столько трудов! И неразрешимый вопрос: принесут ли хотя бы эти завершающие труды искупленье?

Усталый, несмотря на стремительно оконченное либретто разочарованный, он с Еленой Сергеевной едет в Сухум, отдыхать, набираться сил и решать, что ему делать теперь, как дальше жить, когда он, в какой уже раз, вновь остаётся ни с чем. К сожалению, вместе с ними отправляется неугомонная, в больших дозах абсолютно не переносимая Бокшанская-Торопецкая со своим тишайшим мужем Калужским, ещё из мхатчиков кое-кто, для него не совсем приятные люди, если помягче сказать. В гостинице с грозным наименованием “Синоп” им дают номера. Он ничего не читает и, кажется, первое время даже не думает ни о чём. Так. Наблюдает. Язвит и острит. Только дней через двадцать несколько поприходит в себя. Очень хочется с кем-нибудь дружески поболтать на письме, оглядывает своих московских знакомых и обнаруживает, что, собственно, не с кем и на письме поболтать. Обнаруживается только Леонтьев, к тому же на должности заместителя директора Большого театра, стало быть, в дополнение к приятельским чувствам, значительно нужный ему человек, если заглядывать попристальней в будущее, а также учесть, что он либретто начал писать. Он с Леонтьевым и болтает в довольно обширном письме, наполняя его пустяками, поскольку ничего серьёзного не находит нужным или возможным сказать:

“Дорогой Яков Леонтьевич! Чувствую, что бедная моя голова отдохнула. Начинаю беседовать с друзьями, о которых вспоминаю с нежностью. И в первых строках посылаю привет Доре Григорьевне, Евгении Григорьевне и Андрею Андреевичу. Засим: “Синоп” — прекрасная гостиница. Отдохнуть здесь можно очень хорошо. Парк. Биллиард. Балконы. Море близко. Просторно. Чисто. Есть один минус — еда. Скучно. Однообразно. Согласитесь сами, что нисколько не утешают таинственные слова в карточке — цвыбель кнопс, беф Строганов, штуфт, лангет пикан и прочее. Под всеми этими словами кроется одно и то же — чушь собачья. А многие, в том числе и я, принимают иноземцевы капли, и кормят их рисовой кашей и киселём из черники. Всё остальное — хорошо. Не нравится здесь немногим. Но в числе них сестрёнка Ольга. Въехала она сюда с таким грохотом, что даже я, при всей моей фантазии, изумился. И теперь с утра до вечера кроет последними словами побережье. И горы, и небо, и воздух, и магнолии, и кипарисы, и Женю, за то, что привёз её сюда, и балкон за то, что возле него пальма. Говорит, что всех надо выселить отсюда, а устроить цитрусовые плантации. Словом, ей ничего не нравится, кроме Немировича. Начала она с того, что едва не утонула. И если бы Ершов, как был в одежде, не бросился в воду и не вытащил её, неувязка была бы крупная. Люся чувствует себя хорошо, чему я очень рад. Наша жизнь трудная, и я счастлив буду, если она наберёт здесь сил. Первое время я ничего не читал, старался ни о чём не думать, всё позабыть, а теперь взялся за перевод “Виндзорских” для МХАТа. Кстати о МХАТе. Оттуда поразительные вести. Кумовья и благодетели показывают мне такой класс, что можно рот разинуть. Но об этом как-нибудь при свидании. Люся мне говорит — ты — пророк. Ах, дорогой Яков Леонтьевич, что-то будет со мною осенью? К гадалке пойти, что ли? Что с “Мининым”? Я Асафьеву послал в письме маленькое дополнение к одной из картин. Работает ли он?..”

Оглушительные капризы и нечеловеческий грохот Ольги Сергеевны, сделавшей ещё один шаг для своего воплощения в несравненную Торопецкую, которая огорчается, помните, не оттого, что хамит, а лишь оттого, что хамит не тому, кому надо, он всё-таки кое-как переносит, пытается даже острить. Однако на побережье прибывает жизнерадостный Горчаков, только что с большим треском проваливший “Ивана Васильевича” в Театре сатиры и немало потрудившийся для того, чтобы в Художественном театре загубили “Мольера”. Несмотря на свои прегрешения перед богом искусства и дикую идею ввести в его текст пионерку, Горчаков беспечен, игрив и настроен на творческий лад. Горчаков шутит с ним, держится запросто, на дружеской совершенно ноге, из номера в номер направляет с коридорной записочки: