Рыцар свабоды

Каліноўскі. Вы докладываете Лосеву, или кто у вас там, что я не только не приму от вас пищу, но и объявлю сухую голодовку и готов держать её до смерти, если тюремщики не прекратят истязания голодом моей невесты Марии Ямонт.

Фавелін. Ямонт?!

Каліноўскі. Чтобы убедиться, что мои условия приняты, а Мария Ямонт выведена из принудительного голодания, я требую свидания с ней или, в худшем случае, собственноручного её письменного уведомления о прекращении истязаний голодом, переданного через вас.

Фавелін. Только и всего?

Каліноўскі. Нет, это еще не всё! В записке Марии Ямонт последняя фраза должна звучать так: «Я поняла, что полицмейстер не только взяточник, но и провокатор».

Фавелін. Я согласен. Но у меня к вам единственный вопрос.

Каліноўскі. Пожалуйста.

Фавелін (вельмі ўсхвалявана). У Марии Ямонт есть сестра Людвика… Людочка?.. Впрочем, можете и не отвечать. Я сам скажу вам: если Людвика сестра Марии… Марыськи, то это та самая Людвика-Людочка, в которую был безнадёжно влюблён русский доктор Фавелин. Но то ли родители, то ли подпольная организация запретили Людвике-Людочке встречаться со мной. Но это грустное обстоятельство не помешало мне через Людвику передавать медикаменты для ваших подпольных лечебниц. Не думаю, чтобы вы об этом не слышали.

Каліноўскі. Простите меня, я об этом слышал. И сейчас думаю, что при добрых стечениях обстоятельств белорусский главный мятежник вполне мог бы породниться с настоящим русским интеллигентом. И за лекарства спасибо!

Фавелін (падае руку Каліноўскаму). До встречи, Константин Семёнович! (Бярэ пад казырок.) Честь имею! (Выходзіць.)

Сцэна зацямняецца і зноў асвятляецца. Гучыць жалобная музыка аргана і песнапенне. Відаць, некага адпяваюць у касцёле.

VII

Тая ж вязніца. На ложку, засланым коўдрай, на невялікай падушцы пад галавою ляжыць бледны, схуднелы, хворы Каліноўскі. Уваходзіць Фавелін у добрым настроі.

Фавелін (з парога). Доброе утро, Константин Семёнович! И вы в этом сейчас убедитесь. Но прежде всего, как мы себя чувствуем?

Каліноўскі. Спасибо, сносно. На собственном опыте убедился в справедливости библейских слов: или мы едим, то ничего не приобретаем, или мы не едим, то ничего не теряем.

Фавелін. Прекрасно. Но голодовку будем заканчивать. Лосев страшно боится, что вы решили умереть без его помощи, а невесту вашу Марыську уже сегодня кормили по-людски — селедку отменили, а воды, и даже кипячёной, дали столько, сколько я велел. Точнее, я ее сам поил. И мне показалось, что она меня узнала. Полагаю, что она… (Вымае з кішэні канверт. Каліноўскі рэзка ўстае з ложка. Ад падзення яго ўтрымлівае Фавелін і ўсаджвае на ложак.) Никаких резких движений! Никаких!..

Каліноўскі (прачытаўшы запіску, радасна). Они прекратили допросы и высылают её в Тобольскую губернию, туда, куда и родителей. А Людвику вывезли на Рязанщину… Марыська об этом пишет…

Фавелін. Спасибо вам. Я счастлив, что Людочка жива… И ещё одна новость с добрым утром — у Лосева я добился для вас ежедневной прогулки на четверть часа. Марыське шепнул, что сейчас вас выведу. Кстати, её окно первое слева на втором этаже.

Каліноўскі таропка намацвае на падаконніку люстэрка і запускае «зайчыка». У вязніцы на сцяне з’яўляецца «зайчык» Марыські. Каліноўскі абапіраецца на Фавеліна, каб разам выйсці на турэмны дворык паміж касцёламі. Але ў вязніцу ўваходзяць Шалгуноў, Сямёнаў і Гогель са сваімі зэдлікамі.

Шалгуноў. Вы куда?

Фавелін. На прогулку, ваше благородие!

Шалгуноў. Никаких прогулок! Пусть он садится или ложится — продолжим допрос.

Фавелін. Категорически возражаю как врач. Подсудимый не выведен из сухой голодовки.

Гогель. Вот мы его и выведем!

Каліноўскі кладзецца на ложак.

VIII

Пакой Асобай следчай камісіі. У крэслах, што стаяць перад сталом, — Шалгуноў і Лосеў. Шалгуноў закурвае, частуе папяросай Лосева, дае яму прыкурыць ад сваёй запалкі.