Рыжий

Под прикрытием танка афганские солдаты подошли вплотную к глинобитной крепости и ворвались внутрь. Вскоре оттуда донеслись разрывы гранат и яростная пальба. Однако спустя десять минут из крепости сообщили: там пусто, никого нет. Чертовщина какая-то, подумал журналист. Его не покидало ощущение, что колонну заманивают куда-то дальше, где приготовлена главная ловушка. Это было ощущение близкой беды.

И тогда полковник отдал приказ отходить. Колонна снова вышла к руслу высохшей реки, все укрылись за броней, машины прибавили скорость. Слева их продолжали густо обстреливать моджахеды. С металлическим стуком огрызался башенный пулемет.

Вот и поймали американца, думал журналист, ударяясь головой и плечами о выступы и железяки внутри машины. Пот ручейками тек по его лицу и рукам, оставляя на грязной коже русла-следы. Вот и поймали... Дай Бог, самим унести ноги...

Вдруг снаружи прогремели три взрыва подряд, запахло порохом и горелым железом.

Ирландец видел, как русский солдат в упор добил упавшего партизана, и как после этого колонна стала отходить обратно, к реке. На поле боя осталась одна бронемашина, которая подорвалась в самом начале. Вскоре звуки пальбы переместились далеко в сторону – туда, куда отходили русские. Ирландец встал, отряхнулся от пыли, еще раз оглядел пустырь. Охранявшие его партизаны побежали к убитому на их глазах товарищу.

Солнце поднялось уже совсем высоко. Овцы на косогоре продолжали мирно пощипывать травку, словно тут и не было никакого ада. Откуда-то взялся седобородый Рахматулла, он тоже был вооружен автоматом, лицо седое от пыли, глаза возбужденные. «Ну, что, американец, ты снял свое кино?» Рори не стал его поправлять. Он понимал состояние этих людей, только что повернувших вспять большой отряд регулярной армии – с броней, пулеметами, радиостанциями, отряд, за которым стояла мощь гигантского государства. Эти обутые в галоши крестьяне по сути только что одержали победу над врагом, который во всех отношениях был сильнее их. Но победили именно эти оборванцы, так зачем сейчас занудничать по поводу его национальности.

Он с чувством пожал руку седобородому.

Неожиданно Рахматулла нахмурился, стал к чему-то прислушиваться, затем повелительным жестом велел всем укрыться в зарослях кукурузы. Вскоре ирландец понял, в чем дело. Со стороны Джелалабада высоко в голубом небе к ним приближались вертолеты. Ирландцу они показались совсем не страшными. Летят высоко по каким-то своим делам, чего их бояться? Вертолеты прошли над их головами, звук моторов почти растаял в небе. Но седобородый с каждой секундой становился все мрачнее.

Через некоторое время Рори опять услышал гул с неба, теперь он был гораздо громче. Вертолеты возвращались. Они заметно снизились, выстроились в боевой порядок и шли прямым курсом на кишлак. «О, Аллах! – Воздел руки Рахматулла. – Спаси и помилуй!» Его губы зашептали слова молитвы, а ладони тянулись и тянулись к ясному небу.

Над кишлаком вертолеты как-то буднично встали в круг. Из под их хищных тел стали вырываться полосы дыма, послышался новый звук, издали похожий на хрюканье, а внизу, там, где за садами скрывался кишлак, поднялись столбы дыма и пыли. Ракетный удар, понял ирландец. Вот так они решили отомстить за свою неудачу. Забыв про кинокамеру, он стоял и смотрел. Рядом, сжав кулаки, молча стояли моджахеды. А седобородый, воздев ладони к верху, все уговаривал своего Бога пощадить их дома. Ирландец смотрел.

Тогда он еще не знал о том, что эта война станет его судьбой на долгие годы. А вслед за этой войной ему предстоит побывать на других войнах, увидеть еще много крови, горя и слез. Но тогда он еще ничего этого не знал. Он был только в начале пути, который выбрал сам.

Когда все осталось позади, когда они вышли из-под обстрела и остановились, чтобы передохнуть, журналист, наконец, смог покинуть опостылевшую железную коробку бронемашины. Он спрыгнул на теплую землю и отошел в сторону от колонны. Он уже слышал о том, что те три последних взрыва, прозвучавших подряд, когда они уже почти вырвались из засады, предназначались именно их машине, а значит и ему лично. Первый снаряд, выпущенный из гранатомета, пробил каток – железо рвано топорщилось в разные стороны, второй вскользь ударил по броне и взорвался рядом, а третий упал в метре от машины. Повезло...

Но странно: он не испытывал ни радости, ни удовлетворения. Нет, ничего такого, что бы согревало его душу, он сейчас не испытывал. Он просто стоял в стороне и смотрел.

Как механик-водитель их машины задумчиво водит грязной рукой по рваным краям пробитого кумулятивным снарядом катка. Как полковник сидит на корточках в тени башни и курит сигареты одну за другой, и молчит, молчит. Как меняются лица солдат – исчез страх, спало возбуждение, теперь на этих лицах печать какой-то невероятной усталости, отрешенности и безразличия.