Рыжий

Теперь и танковое орудие, и короткие пушки боевых машин обрушили свои снаряды на старые глиняные стены. Даже солдаты, сидевшие на броне, стали стрелять в сторону крепости из подствольных гранатометов.

Ирландец снимал. Он приник к окуляру своей кинокамеры, крепко оперся локтями о бруствер, чтобы в кадре не было дрожания, и снимал. Он видел, как на мине подорвалась боевая машина. Снято! Он видел, как выстрелом из гранатомета у другой машины был выбит каток – эта машина тоже «захромала», однако сумела своим ходом уйти из-под обстрела. Он видел танк, пушка которого грозно поворачивалась в разные стороны, а потом обрушила снаряды на старую крепость. Это тоже попало в кадр. Он видел издалека русских солдат: высунувшись из люков, они палили во все стороны из автоматов. И только моджахедов он по-прежнему не замечал. Казалось, русские воевали с тенями.

Приставленные к нему Надир и Исмаил не стреляли, им было запрещено вступать в бой. Но ведь кто-то же стрелял по советским? Кто-то же подбил броневик и заставил их метаться по пыльному пустырю и в ответ палить из всех стволов. Он подумал о том, что снимать войну не так просто, как казалось прежде. Камера все равно дрожала в руках, пыль заслоняла картину битвы, боевые машины беспорядочно мельтешили довольно далеко от него.

Потом ирландец увидел, как одна из машин понеслась прямо на заросли кукурузы, где они прятались. Он снимал. Неожиданно, казалось, прямо из-под земли перед бронетранспортером возник моджахед с автоматом – он почти в упор дал короткую очередь по броне и пустился бегом к посадкам. Для солдат с броневика он стал теперь желанной мишенью, они обрушили на него шквальный огонь своих автоматов. И только один не стрелял – ирландец хорошо видел его, это был парень в ковбойке с закатанными рукавами, который по пояс высунулся из люка и держал в руках фотоаппарат. Но размышлять о том, кто это и почему этот человек без оружия, было некогда.

Охранявшие его моджахеды напряглись, приникли к прицелам. Но им стрелять было нельзя. Только если опасность будет угрожать гостю, они могут открыть огонь.

Моджахед – это был совсем молодой парнишка в чалме и традиционной пуштунской рубахе до пят – успел пробежать метров двадцать, а затем, будто споткнувшись, упал лицом вниз. Рычащая бронемашина едва не раздавила его, остановилась совсем рядом, сильно качнувшись по инерции вперед. И вниз, с брони, почти сразу спрыгнул русский солдат.

Журналист пытался фотографировать, но вскоре оставил эту затею. Бронемашину сильно трясло на ухабах и приходилось постоянно заботиться о том, чтобы не вылететь из люка или не свалиться внутрь. Да и что было снимать? Беспорядочное мельтешение бронетехники по пыльному пустырю? Дальние разрывы снарядов и гранат? Потные, ошалелые лица своих спутников?

Он слышал, как над головами проносился свинцовый ветер из пуль, ощущал запах гари и пороха. По-прежнему кричал и матерился рядом полковник. И работал башенный пулемет крупного калибра – методичный твердый стук, звяканье стреляных гильз, падающих на пол. Вот они какие, звуки и запахи войны, вяло подумал он. Ему не было страшно. Он молил только об одном: чтобы из этого хаоса все вернулись живыми. А страшно не было.

Он увидел бегущего прямо перед их «бээмпэшкой» человека в чалме. Ага, вот он, первый «дух». Видно, лежал в укрытии, но когда броня оказалась совсем близко, нервы не выдержали, вскочил, бросился бежать. Вдруг «дух» обернулся и, не целясь, дал короткую очередь из автомата – журналисту показалось, что пули летят прямо в него, он провалился внутрь, больно ударился головой о какую-то железяку, а когда снова вылез наружу, «духа» уже не было. Машина резко затормозила. «Сержант, давай вниз, – кричал командир кому-то на броне. – Найди и добей его». Несчастный сержант мотал головой: не пойду. Страшно ему было покидать броню. Журналист его понимал: кругом теперь действительно был кромешный ад, все трещало, рвалось и дымилось. Полковник тряхнул своим автоматом: «Вперед, блядь, а то…» Сержант с явной неохотой спрыгнул вниз. Все остальные принялись палить веером в разные стороны, прикрывали его.

Моджахед, оказалось, лежал совсем рядом с броневиком, метрах в пяти, не дальше, в высокой траве. Сержант едва не наступил на него, сильно испугался и в упор разрядил в афганца весь свой рожок.

– Ты чего там застрял? – Орал полковник. – Давай назад.

– Он живой! Живой! – кричал в ответ сержант, и все стрелял и стрелял – до тех пор, пока не кончились патроны. Автомат судорожно плясал и бился в его руках. Лицо сержанта было перекошено от страха. Потом он забрал у убитого его «калаш» китайского производства с трехгранным штыком, вытащил из кармана документы и белый-белый вернулся к своим.