С Корниловским конным

был страшный. Надо было поднять лежачих, удалить их от винтовок и гнать, гнать. И казаки, угрожая плетьми и шашками, поспешно гнали то, что можно было гнать. Впечатление было такое, будто человек стал ногами в большой муравейник и ему трудно отряхнуться от облепивших его насекомых. И если он сейчас же не отряхнется, — то они загрызут его. Жуткая тревога ясно выражалась на лицах казаков. Резко хлестали они и лошадей, и людей, стремясь как можно скорее вырваться из клокочущего котла, но выскочить с добычей, с пленными. Бросив же пленных — надо было ждать от них выстрелы в спину...

Видя наше положение, красные цепи из Спицевки перешли в наступление. Со случайными казаками гоню большую группу пленных и подводы. Пленные бросают на казаков ожесточенные в злости взгляды. А цепи красных, не щадя и своих в плену, поливают всех. Шшш — цак-цак! — несется сноп пуль, ударяясь в подводы.

С новым «цак-цак» — я почувствовал очень острую боль в левой ноге, ниже чашечки, и такую, будто кто-то резко пронизал острым шилом, и нога, выскочив из стремени, беспомощно повисла книзу; а мой нервный конь неестественно подпрыгнул всеми четырьмя ногами. Я испугался, что ранен мой конь. Тогда не уйти... Но он нервно продолжал идти рысью. Мне так неудобно сидеть в седле, опираясь только на одну ногу. Мысль работает секундами. «А вдруг я упаду! — несется она. — Меня не успеют подхватить казаки и тогда... меня тут же добьют пленные, которые, запыхавшись, бегут с нами лишь под угрозами казаков». От усталости они падают, отстают, и их казаки уже бросают позади себя.

— Я ранен... — коротко, негромко бросаю ближайшим казакам. Двое подхватывают меня под руки. Но мне стало еще более неудобно «балансировать» в седле.

— Не надо... но только следите за мной, чтобы я не упал с коня, —- тихо говорю им, чтобы не услышали красноармейцы.

И мы все гоним и пленных, и подводы с беженцами и... окунулись в низину. Огонь красных уже не доставал до нас. Мы ушли.

В этой низине стоит наша санитарная летучка. Шагом, с двумя казаками, подъезжаю к полковому врачу, тому, который имел случай с Бабиевым в селе Петровском. Мы были дружны.

— Ну как? — спрашивает он.

Кто бывал в боях, тот знает, как остро воспринимается в тылу бой своего полка и волнует своей неизвестностью.

— Я ранен, доктор... — отвечаю ему. И он, довольно крупный мужчина, лет на 15 старше меня летами, опытный военный врач — как он быстро, активно, авторитетно приказал казакам снять меня с седла. Я сел на что-то. Ноговицу снять нельзя — все затекло кровью. Ее разрезали ножницами. Чувствую острую боль. Нога едва сгибается в колене.

— Пуля прошла под чашечкой... по сухожилиям... в коленных связках... задета большая берцовая кость... еще бы на один палец выше и... прямо в чашечку. Счастье ваше, дорогой: были бы навеки калекой, — говорит профессорски. В течение одного месяца — это было третье ранение.

Пока шла перевязка, толпы пленных и много десятков подвод с награбленным имуществом в Ставрополе проследовали мимо, направляясь в село Константиновское. Наши полки, корниловцы и линейцы, все же были сброшены с плато, хотя и успели отхватить большую часть пленных и обозы. Бабиев назначает сотника Лебедева, с его сотней, сопровождать «добычу» и резко приказывает: «никому не уступать ничего и все доставить только в полк».

В полках был известен приказ генерала Врангеля, что все трофеи доставлять в штаб корпуса, который и будет выдавать, что надо, нуждающимся полкам. Молодецкий и отчетливый Лебедев, взяв под козырек, спрашивает Баби-ева: «А если навстречу выедет комендантская команда штаба корпуса и потребует все представить в штаб — то как быть?»

— Не давать! — коротко ответил Бабиев.

— А если будут брать силой, то что делать? — гарантирует себя Лебедев.

— Открыть огонь! — серьезно говорит-приказывает

Бабиев.

Тогда все полки считали, что захваченное в бою должно принадлежать полку. Генерал Врангель выехал навстречу полкам и видел всю эту добычу. Согласно своему приказу, он приказал все направить в его штаб. Сотник Лебедев доложил ему все, как приказал Бабиев. Конечно, в случае настойчивости Врангеля, Лебедев «не открыл бы огня по комендантской команде», но Врангель, любя Бабиева и ценя его как исключительно молодецкого и боевого командира полка, да еще Корниловского — он только посмеялся и все оставил полку. В войсках личность начальника украшает свою часть. Бабиев тому яркий пример.