С Корниловским конным

Наступление началось с утра. Полк вновь был встречен ружейным и пулеметным огнем красных, но гораздо слабее, каковой был вчера. Почувствовалось, что это, видимо, заслон. И когда полк перешел в намет — огонь красных сразу прекратился. Головная сотня, свернувшись — широкой рысью втянулась в главную улицу. За ней последовал полк, прошел село и на восточной окраине встретился со своми частями. По длинной прямой гребле через Маныч, длина которой была не менее одной версты, — виден был хвост колонны красной конницы. Их артиллерия, из-за закрытых позиций, редко стреляла шрапнелью по казакам.

Все полки подтянулись к очень высокому кургану перед греблей, на котором стоял сам командир 2-го Кубанского конного корпуса генерал-майор Улагай. Он вызвал к себе всех командиров полков со своими командирами сотен.

Я его вижу второй раз в своей жизни. Сейчас он одет в темно-серую черкеску кавказской «дачки», при черном бешмете. Было еще холодно. Поверх черкески — такого же цвета шуба-черкеска нараспашку, отделанная черным каракулевым курпеем. На голове небольшая черная каракулевая папаха, чуть суживающаяся кверху. Соколиный взгляд культурного красивого черкеса с тонкими правильными чертами лица. Стоя, веселым тоном, с улыбкой, но не зло, он возмущался, — как это Черноморский полк не заметил переправу красных через столь длиннейшую дамбу?

Курган был у самой гребли, под которым и была конная застава от сторожевой сотни. Оказывается — «дядькы» сбатовали лошадей и к утру заснули. На них и наскочила передовая красная конница. Тут же, около кургана, лежат три убитых казачьих лошади.

...Вчера, когда полк вел бой с красными около западной окраины села, сотник Васильев очень волновался и все время тревожно посматривал на север от нас, в сторону Маны-ча, и много курил.

— Чего это Вы так волнуетесь, Яков Клементьевич? — спросил его.

— Да, мой родной брат, рядовой казак, находится в левом разъезде... что-то душа неспокойна... — отвечает он.

И тут, в бою, я только узнал, что его два родных меньших брата, рядовые казаки, находятся в полку, в 1-й сотне.

— Чего же Вы мне не сказали раньше? Я бы взял их к себе ординарцами! — упрекаю его.

— Ну, вот еще!.. Не хватало этого... чтобы сказали, — братьев устроил на тепленькое место, — решительно отвечает мне.

Я удивился этой скромности и его благородству. Но когда к ночи не вернулся один из разъездов, что были посланы левее полка, и не вернулся именно тот разъезд, в котором был его брат, — мне стало не по себе. Не нашли разъезд и в селе Киевском, куда отошли на ночлег. Я боялся тревожить словами успокоения своего бескорыстного друга и адъютанта.

Вечером он пишет приказ по полку под мою диктовку. Много курит, молчит. Но когда обращается ко мне, то как-то особенно твердо и внятно выговаривает мои имя и отчество — «Фед-дорр... Ив-ван-новичч...»

Генерал Улагай отпустил всех офицеров... Я подошел к генералу Бабиеву за распоряжениями и всматриваюсь в его глаза, чтобы прочесть в них — как он будет реагировать на мои «первые неприятности с ним по службе» — пишущую машинку и его ранения. Но он как ни в чем не бывало говорит мне:

— Джембулат! Вы с полком пойдете со мною в село Дивное. А пока — часовой привал в селе.

В село Кистинское пришли два казака вчерашнего пропавшего разъезда. Из двух спасшихся казаков один — был брат Васильева. Он доложил нам:

«Наш разъезд, следуя по степи, дошел до уровня середины села, никого не встретив. Потом нас обстреляли. Разъезд остановился и увидел позади себя лаву конных, человек около ста. Кто они? наш полк? или красные? Рассыпав так же в лаву всех шестерых своих казаков, урядник пошел на них для выяснения. И скоро мы узнали, что это были красные...

— ШАШКИ ВОН! ЗА МНОЙ! — крикнул урядник и бросился на них, чтобы пробиться назад. Но... где же там?! Красные быстро сомкнулись. Урядник был смят и убит. А нас захватили в плен. И сегодня, когда красные отступали, мы вдвоем спрятались, а тех троих казаков они увели с собой», — закончил рассказ молодой казак Васильев.

Его старший брат, суровый воин, сотник — даже и нс обнял брата, спасшегося от неминуемой гибели. И только его редко улыбающиеся глаза говорили мне о том, насколько он рад. Но он активно и строго расспрашивал брата, как все это случилось? И старался не пропустить и одного слова в рассказе, словно «выуживал» — не было ли разъездом, и им, его братом — проявлены трусость или оплошность? А меньший брат Васильева, рядовой казак, так бесхитростно рассказывал, как это все случилось, что мне пришлось сказать: «Ну, довольно расспрашивать, Яков Клементье-вич! Брат же предлагает проехать на то место, где все это произошло, и, может быть, найдем труп урядника».