С Корниловским конным

Мы поскакали туда. Убитый урядник лежал лицом вниз, вытянув руки вперед. Он убит был, видимо, в седле и, падая с коня — автоматически вытянул руки вперед. Убит пулей, в грудь. Он не был раздет красными. Снято было только оружие. Гимнастерка и погоны были довольно свежие. И что особенно тронуло сердце: он был вахмистр, а не урядник; и черная выпушка на красном погоне, и черной тесьмы «басон вахмистра» — резко подчеркнули, как он гордился новой формой своего КОРНИЛОВСКОГО полка. Так жаль было этого, безусловно, храброго и нерастерявшегося вахмистра, так жутко принявшего смерть в бою.

В этот же день я отдал приказ по полку, с описанием его подвига, и тело в гробу было отправлено в его станицу. Спасшихся казаков приказом по полку того же числа — я переименовал в звание приказных. Кто поймет теперь все это?!

Острый глаз Бабиееа

Штаб полка часто посещал хорунжий Копчев, родом болгарин, доброволец-воин. Он меньше всех «тянулся воински», считая себя «гостем из Болгарии». Под ним была рослая светло-буланая кобылица донской породы, худая, небрежно чищенная, со стриженой гривой, чего у казаков не полагается. Ясные глаза говорили, что она молода. Копчев неизменно приезжал на легком английском седле, небрежно сидя и с распущенными поводьями. Было даже досадно смотреть на всю его фигуру на лошади, настолько она беспечна в седле по незнанию и езды, и лошади. Я заинтересовался его кобылицей и как-то попросил проехать на ней. Лошадь оказалась благородного характера и послушная.

Мой Карабах, живой как ртуть, был отличный под седлом во всех отношениях, но он был мал ростом для меня. И что хорошо было для командира сотни, то мало выигрывало для командира полка. Я предложил Копчеву поменяться лошадьми. И когда он под седлом испытал моего коня, — влюбился в него и мена состоялась. В Киевском я ежедневно делал проездки на новой кобылице, вестовой хорошо за ней ухаживал и выровнял в теле. Кобылица стала неузнаваема.

В селе Кистинском полки 3-й Кубанской дивизии выстроились для движения в село Дивное. Бабиев не видел наш полк два месяца. Знаю, он по нему скучал. Прибыл поздороваться и... не узнал полк.

Во-первых. Почти весь полк был в белых небольших папахах, а офицеры — поголовно в них.

Во-вторых. Все в погонах: У вахмистров, урядников и приказных — черные нашивки на них, вместо белых, нитяных, которые говорили о какой-то серьезности, сосредоточенности, глубине чувств к подвигу своего Великого Шефа полка, генерала Корнилова.

В третьих. Конские черные хвосты на сотенных значках, с продольной полосой по диагонали. Полковой вой скового красного цвета флаг на высоком древке; по широкой черной, по диагонали, полосе, белыми накладными буквами обозначалось — КОРНИЛОВСКИЙ, как указано было в официальном документе о форме полка. Сверху, от балаберки, как и на сотенных значках — от легкого ветерка колыхался длинный густой черный конский хвост, как эмблема легкой казачьей конницы. Три цвета ярко выделялись в массе резервной колонны полка — красный, черный и белый. Первое же впечатление — «белоголовый полк».

Бабиев, как заядлый конник остро обратил на это внимание. Он был ревнив, но в данную встречу — я не заметил в его глазах ревности, а заметил только радость. Ведь Корниловский полк был его любимое детище, которому он уже дал очень много.

Что надо пожалеть, так это то, что в полку не было знамени. Когда еще Бабиев командовал полком, говорилось как-то или предполагалось, что скоро нашему полку будет пожаловано войсковым атаманом одно из знамен-значков Запорожского войска, хранящихся при Войсковом штабе. Но мы его не дождались не только что с Бабаевым, но и вообще — полк так и не имел своего знамени или штандарта.

В дороге в Дивное — я шел верхом рядом с ним, и мы, как всегда, говорили, вернее — он больше говорил.

— Неужели это есть кобылица хорунжего Копчева? — спрашивает он, рассматривая с седла ее подо мной, как говорится, с ног и до головы, изучая опытным глазом большого конника все ее «статьи». И эта кобылица, по кличке «Ольга», послужила частицей «моей гибели» перед Бабие-вым, вскоре в селе Дивном. Памятная кобылица.

Прибыв в Дивное, полк расположился по старым квартирам. Как-то он верхом прибыл ко мне. Тары-бары обо всем, больше о полку родном, а потом, немного смущенно, говорит:

— Бери перо и бумагу, а я продиктую письмо матери.

— Да у тебя там, в штабе, адъютанты... почему они не могут написать? — говорю ему.

— Да неловко как-то по одному вопросу... да и не хочу, чтобы об этом знали в штабе дивизии, — отвечает он.

И я пишу под диктовку: «Дорогая мама!..» В легком, шутливом тоне диктует он о здоровье и житье-бытье на фронте и продолжает: «посылаю тебе к Празднику Святой Пасхи 400 куриных яиц и один пуд сливочного масла от благодарного населения».

Я останавливаюсь писать, улыбаюсь и смотрю на него — шутит ли он или всерьез диктует? Оказалось — всерьез. Только «от благодарного населения» просит поставить в кавычки. На мое удивление — он отвечает наивно так: