Саалама, руси

Три или четыре раза приходил утренний мужик — давал пить. Андрея почти сразу же выворачивало проглоченной водой. К вечеру начались галлюцинации. Иногда ему казалось, в карцер входит Талищев и привязывает его к койке за шею, от чего Гадетский начинал задыхаться, а иногда, будто преподаватель читает лекцию — глухо, каркающе, а студент мечется, понимая, что не может записывать.

Потом пригрезилось, что пришла Малика. Она стояла у кровати и уговаривала его уколоться, убеждала, что ему сразу станет лучше. Что это правильно и так нужно. А Андрею хотелось плакать и благодарить, ведь только она желала ему добра и хотела, чтобы ему полегчало.

Однажды по карцеру прошла Аминка — от двери к окну, шурша по бетонному полу широкими разлохмаченными штанинами, но это было уже настолько страшно, что сознание само собой прояснилось.

Когда стемнело, снова пришли санитары.

И Андрея наконец отвязали. Сильные привычные мужики одним движением стащили наркомана вниз, от чего его ноги палками забились о крепления кровати. И пока один из них держал ему голову, второй почти насильно напоил чем-то вязким и теплым — как он потом понял — геркулесовым киселем. Потом парня заставили раздеться. Андрей, стоя на шатких подгибающихся ногах, стянул с себя насквозь мокрые воняющие штаны. Мужик брезгливо бросил джинсы в пакет и завязал горловину узлом. Взамен ему выдали хлопковые шаровары неопределенного цвета и растянутую белую футболку.

— Мне бы помыться, — парень прохрипел и не узнал своего голоса, тупо упираясь лбом в холодную стену. Он шатался из стороны в сторону, и ощущение было такое, будто комната качается вместе с ним.

— Не положено. Утром помоешься, — флегматично бросил мужик и закинул на койку свежий матрас.

— Вы меня привяжете? — Гадетский спросил с вялой апатией безразличного ко всему человека. В сущности, ему было уже все равно.

— Давай, — мужик грубо подсадил его наверх. — Нет, тебя судоражить больше не будет. Лежи. Утром приду.

Дверь уже захлопнулась, а парень все еще крутился на койке, корчась в бесшумном истеричном смехе.

Судоражить, судоражить, судоражить…

22

16 мая 2010 года. Воскресенье. Москва. Наркдиспансер. Пресня. 08:10.

Ночь была не из тех, которые хотелось вспоминать. Впрочем, даже при всем желании Андрей бы не вспомнил. Его мучила бессонница, хотя дико хотелось отключиться, но нельзя сказать, чтобы он оставался в ясном сознании. Сказывалось обезвоживание, ломался он тяжело.

Да и тошнота не прекратилась. Уже через полчаса все, что втолкали в него мужики, было коричневым пятном выблевано в углу — по карцеру ширилось зловоние.

В темноте Андрей блуждал, натыкаясь на стены. Лежать не мог. Сидеть не мог. Не мог забраться на верхнюю лежанку. Он пытался устроиться то в одном месте, то в другом, но не выдерживал дольше нескольких минут. Бил тремор, мучило странное крутящее чувство ломоты во всех суставах, в подбородке, в горле. Болели зубы. Все до единого. Хотелось засунуть в рот пальцы и выдирать их из челюстей, лишь бы избавиться от этого скребущего, ноющего ощущения. Иногда он пытался лечь. На холодном бетонном полу, скрючившись и обхватив колени, в первые несколько секунд его охватывало блаженное чувство успокоения и отрешенности. Но боль тут же возвращалась.

Парень жадно прислушивался к звукам снаружи, пытаясь избавиться от звона в ушах, который возникал от тишины и разжижал сознание. Но стоило долететь каким-то отголоскам, как ему хотелось, визжа, зажать уши руками — так раздражали барабанную перепонку любые шорохи. Казалось, до наступления утра прошло не несколько часов, а несколько лет.

— Ну что, очухался? — железная дверь распахнулась с уже ставшим привычным скрежетом, и Андрей разлепил мутные глаза — оказывается, он все же забылся чем-то отдаленно похожим на сон, правда, перед самым рассветом.

— Давай-ка, парень, вставай, — санитар из новой смены больно сжал его предплечье и потянул вверх. Андрей худо-бедно поднялся на ноги. — Блевал ночью? — мужик оглядел комнату. — Последний раз за тобой убираю. Сегодня напакостишь — завтра сам вылизывать будешь. Садись.

Парень почувствовал, как его руку стягивает жгут.

— Физраствор с глюкозой. Рвет тебя сильно, — флегматично буркнул мужик, устанавливая капельницу.

Андрей только согласно кивнул.

— На, ешь. Меня Олег зовут. Запомнишь?

Ему в руки ткнулась тарелка с какой-то серой вязкой массой, парень взял ее дрожащими пальцами и, тупо глядя вниз, кивнул еще раз.

— Я говорю, жри давай. Я тут весь день сидеть не буду.

Он вяло подцепил кривой алюминиевой ложкой комковатую жижу и поднес ко рту. Пару раз помял ее между небом и языком, от чего все внутри слиплось, и через силу проглотил.

Трудно было определить, стало ли лучше, чем вчера, или наоборот, но терпеть оказалось легче — накатило чувство тупого всеобъемлющего оцепенения. В какой-то момент он даже уснул на пару часов. Проснулся весь мокрый и в ознобе.