Саалама, руси

Собственно, это была церковь. Или, скорее, часовня при наркдиспансере — всего две комнаты: предбанник да сама «храмовая». Совсем крошечные — раскинешь руки и дотянешься до обеих стен. Тот же выщербленный пол, что и в общем здании, только тщательно вымытый. Те же решетки на окнах. Правда, здесь еще были деревенские тюлевые занавески, и на одном из подоконников в стакане стоял сиротливый весенний букетик.

В дверь позади них бесшумно вошла старуха в черной рясе и перчатках:

— Здравствуйте, Юрий Альбертович, — она прошелестела Талищеву приветствие и, обогнув их, вышла наружу, гулко гремя металлическим ведром.

— Вы здесь лечитесь, молодой человек? — батюшка внимательно и с состраданием посмотрел на парня. Тот кивнул, почувствовав себя неуютно.

— В Бога, полагаю, не веруете? — отец Михаил проницательно улыбнулся, входя внутрь и откладывая грязную тряпку. — Ну, что ж, проходите.

Андрей шагнул на протертый от времени красный коврик — такие дорожки раньше были в каждом деревенском доме — и замер в дверях. Алтарь, большой, настоящий, занимал всю стену напротив. Иконы поблескивали богатыми золочеными окладами. Потом Талищев рассказывал, что он побаивается держать такие дорогие предметы при наркоманах, оттого и дверь железная, и решетки на окнах. Рукописные лики были уже с трудом различимы от старости, но все они смотрели одновременно строго и сочувственно.

У самых дверей стоял старый, протертый и треснувший от времени крест, выше Андрея. Он был такой темный, что казался черным — перед ним мерцали свечи. Пять штук, по числу не выдержавших и умерших в стенах диспансера.

Батюшка с шелестом прошел по истертому от сотен ног и колен коврику, как-то совсем по-домашнему оставив у алтаря грязные садовые перчатки. На секунду скрылся в крошечной двери, которую Гадетский даже не заметил сразу, а потом вышел, отряхивая мокрые, чисто вымытые руки.

— Рассказывайте, молодой человек. — Отец Михаил подтянул рясу и сел, указав на стул. Все его движения были неторопливы и преисполнены спокойного мирного достоинства.

— Что? — парень сел, стараясь не встречаться с батюшкой взглядом.

— Что привело вас сюда? — от обволакивающего голоса вдруг стало спокойно и тепло. Андрей повел плечами:

— Я просто…

— Вам страшно. — Отец Михаил смотрел ему прямо в глаза, сурово и в то же время понимающе. В церкви они были одни: Талищев давно вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

— Сочетаешься ли ты со Христом? — густой певучий голос заполнял часовню. Пахло чем-то удушливым и церковным. За окном темнело, от кадила растекался белый дымок.

— Сочетаюсь. — Андрей почти беззвучным эхом повторил за священником.

— Сочетался ли ты со Христом?

Кадило сделало плавный оборот, обрисовав в теплом приторном воздухе белую дрожащую черту.

— Сочетался.

— И веруешь ли Ему?

Парень вдохнул вязкий сладковатый запах, в голове слегка поплыло от усталости. Было очень спокойно и невыносимо хотелось спать.

— Верую Ему как Царю и Богу.

— …сотвори ю источник нетления, освящения дар, грехом разрешение, недугов исцеление, противным силам неприступну, ангельския крепости исполнену, яко да вси почерпающий ю и приемлющии от нея имеют на очищение души и тела, на исцеление вредом, в изменение отрастем, во оставление грехов, в отгаание всякаго зла, на окропление…

Андрей зябко переступил с ноги на ногу — босые ступни коврик грел слабо, а пол в часовне был холодный, видимо, у домика сырой фундамент.

— …аминь.

Отец Михаил трижды размашисто перекрестил Андрея.

— Да сокрушится под знамением образа Твоего креста все противные силы.

Батюшка отложил кадило. Парень машинально проследил взглядом за тлеющим в нем фитилем — пахло все-таки неприятно, и почувствовал, как по лбу на глаза течет вода — священник брызнул щедро. Очень захотелось утереться, но он не стал обижать батюшку. Тот так же поплескал ему на руки и на ноги, мягко и певуче затянув:

— Крещается раб Божий Андрей… во имя Отца, Аминь, — он плеснул парню на ноги, и стало еще холоднее, — И Сына, Аминь. — Омовение пошло по второму кругу. Штаны Андрея были предусмотрительно закатаны до клен, на плечах лежало белое вафельное полотенце с неумело вышитыми по краю ромашками, которое уже промокло. — И Святаго Духа, Аминь. — Отец Михаил закончил и выпрямился.

Под конец он надел на шею парня серый пластиковый крестик, висящий на куске продольно разорванного бинта.

Талищев проницательно глянул на Андрея и насмешливо пробасил:

— Замерз?

Парень нехотя кивнул. Вообще-то он думал — тот не заметил:

— Да, — пальцы ног до сих пор были слегка онемевшими от холода.

— Здание старое, — Юрий Альбертович задумчиво пожал плечами. Они медленно шествовали по тропинке, было уже прохладно — солнце садилось. — Часовня тоже не новодел. В подполе весь год вода стоит — холод, сырость. Фундамент перебирать надо. А когда этим заниматься? — заведующий недовольно бросил: — У меня тут сорок пять человек. Сам диспансер разваливается.

Талищев раздраженно тряхнул головой.

— А отец Михаил знает? — Андрей коротко глянул на крестного.

— О чем? — тот рассеянно смотрел на облупившуюся стену диспансера.