Саалама, руси

— А вас чем кормить? — Талищев сварливо обругал водителя впередиидущей фуры и бросил: — У меня дотаций на тридцать человек, койкомест — на восемнадцать. А лечится пятьдесят. Ладно, — крестный махнул рукой, — бегает и бегает.

В поселок приехали уже затемно, как в мультфильме про попугая Кешу. Андрей не увидел ни улицы, ни обещанного ему озера, только деревянный забор и скрипучую калитку.

именем мать Талищева, Софья Алексеевна, пробуждала в памяти парня его собственную маму, Софью Марковну Гадетскую, а беспрерывным птичьим трещанием — старушку из пятьдесят шестой квартиры, которая крестилась каждый раз, видя соседей-наркоманов.

Впрочем, пожилая женщина Андрея приняла радушно, даже чересчур. Гладя по щекам совершенно чужого парня, она очень искренне сокрушалась о его худобе.

Крестный сунул ему почти пустую дорожную сумку и подтолкнул к дому. Дорожка была длинная и извилистая, воздух густо насыщен приторным запахом душистого табака.

Сам дом оказался маленьким и больше похожим на дачную бытовку. Как и талищевская машина, уже дышал на ладан. Внизу, кроме кухни, всего одна комната, в которой, как в казарме, вдоль стен стояли четыре кровати — сыновей у Софьи Алексеевны было трое. Радио, телевизор, печка, хотя топился дом газом.

Андрея устроили на чердаке — длинной комнате с низким косым потолком и завешенным тюлью окном. Там было мало мебели — только кровать и шкаф, похожий на буфет. Неприятно и удушливо пахло травами, с балок свисали букетики сухостоя вперемешку с косичками лука. Но зато здесь он был один.

Юрий Альбертович уехал тогда же, ночью.

— Денег я тебе не оставлю, чтобы брать было нечего. Продукты сам привезу. Мама, он не ребенок — он наркоман. Не сюсюкайся и не потакай ему. Случится что: будет угрожать, потребует денег — не спорь, отпусти. И не уговаривай.

Парень сидел на лестнице, равнодушно уткнувшись лицом в сцепленные пальцы жилистых сухощавых рук. Интересно, знал ли Талищев: со второго этажа слышно все, что говорится на крыльце? Скорее всего — да. Для него и говорил.

— август 2010 года. Подмосковье. Поселок Мансурово.

И все же Софья Алексеевна Андрея жалела, пыталась разговорить, накормить. Он ел без аппетита, оставался костлявым, бледным и погруженным в себя, с пустым, то и дело застывающим в одной точке взглядом.

Иногда пугал старушку — замолкал посредине разговора, замирал, глядя куда-то ей за плечо. И мог просидеть так, не шевелясь и не отвечая, несколько минут. Потом поднимался и молча уходил. Возвращался к ночи, бесшумно, как сова, поднимался на свой чердак и затихал там до утра.

В другие дни, напротив, приходя в темноте, когда пожилая женщина, мучаясь от старческой бессонницы, вязала на веранде, садился рядом и прижимался виском к ее коленям. В такие минуты в горле Софьи Алексеевны вставал ком, она несколько раз протягивала и отводила руку, прежде чем решалась погладить его по волосам.

По выходным приезжал Талищев. Андрей первым выходил за калитку, вынимал из багажника тяжелые пакеты с продуктами и относил в дом. Почти все делал молча. Он вообще больше слушал то, что происходило у него внутри, ко внешнему миру оставаясь безучастным. В разговоре был вял и пассивен, лишь изредка кивая и никогда не глядя в глаза.

Большую часть времени он проводил, лежа под машиной крестного (там всегда было что ремонтировать) и прислушиваясь к монотонной уютной беседе Талищева с матерью.

Потом крестный подходил, густым басом говорил: «Вылазь», — и они шли на долгую утомительную прогулку — к дальнему лесу и обратно.

Пару раз Талищев возил его в город. Но только в больницу. Не разрешая выйти из машины, даже чтобы купить сигарет в киоске. Впрочем, Андрей и не настаивал. Он и сам не хотел ступать на мостовые Москвы.

Через две недели на даче в Мансурово начала появляться Юлька — племянница Талищева. Веселая девчонка шестнадцати лет. Все сложилось как-то само собой, Андрей и не хотел особо. Не о том думал. Но раз пошли погулять, другой. Покурили, сидя в лесочке, поболтали, поцеловались. Скорее, как баловство, для интереса.

Трахались они тоже не особенно весело, быстро и неуклюже, по кустам и перелескам. Но на эти пятнадцать минут мучительная сосущая тяга почти отступала, все забывалось.

В один из вечеров Юльку на даче застал Юрий Альбертович и на следующий день молча и укоризненно сунул парню упаковку презервативов. В той вязкой апатии, в которой жил Андрей, у него не было сил на раскаяние. Парень просто взял их и спрятал в задний карман джинсов, чтобы не увидела Софья Алексеевна.

Лето медленно распалялось, перевалило через июнь, вползло в жаркий засушливый июль. Может, из-за духоты Андрей плохо спал. Закрывал глаза и открывал их с одним только жгучим желанием — уколоться. По утрам ему часто чудилось горячее Аминкино тело рядом и так хотелось, не открывая глаз, сказать: «Вальни меня, я так хочу».