Саалама, руси

Каждую неделю Талищев возил его к отцу Михаилу, и они долго разговаривали. Из-за жары сидели в предбаннике. О том, что он в церкви, напоминала только ряса и то, что батюшка перекрещивал его каждый раз, как парень переступал порог часовни, и еще раз, когда тот уходил.

О Боге они не говорили. И о мирской жизни — тоже. Отец Михаил был человеком начитанным, но обремененным своеобразным религиозным мышлением, ведя с Гадетским отвлеченные философские беседы и иногда углубляясь в какие-то уж совсем абстрактные диспуты. А Андрей с ним спорил — продавливал свое, он не усел соглашаться.

28

18 августа 2010 года. Среда. Москва. Ул. Панферова. 18:30.

— Да, конечно, — Малика бездумно кивнула, занятая своими мыслями. Лето уже подходило к концу, а девушка все никак не могла решить: перевестись на полставки или бросить работу совсем. Но с деньгами было очень плохо.

Впрочем, советоваться на эту тему с Рафизом не было желания — он работал фельдшером и сам об образовании даже не задумывался. Вообще разговаривать им было особенно не о чем. Зато при нем девушка чувствовала умиротворяющее присутствие мужчины рядом. Он заботился о Малике, встречал с работы, провожал, даже починил в квартире стул, до которого у Андрея три года не доходили руки.

Пара свернула за угол, и девушка, коротко выдохнув, остановилась:

— Андрей.

Тот сидел на скамейке во дворе дома Малики, будто в ответ на промелькнувшую мысль. С того майского дня девушка его не видела.

Андрей еще больше похудел. Упираясь локтями в колени, он, казалось, состоял из одних углов. Одежда на нем была непонятно с чьего плеча, у ног валялась маленькая, почти пустая сумка. Во дворе, в котором с визгом носились дети, среди разноцветных качелей и горок он выглядел отстраненно и чужеродно.

Текла минута, другая, а Малика все не решалась подойти.

— Пошли в дом, — Рафиз потянул ее за плечо, бросив на парня неприязненный взгляд. Тогда, в мае, увидев разбитое лицо Малики, он пришел в ярость. Кричал, угрожал. Казалось, был готов убить Андрея на месте. Но сейчас ввязываться в драку не спешил.

— Я позвоню вечером, — Малика мягко, но решительно, отстранила руку Рафиза и одна направилась к скамейке. Ноги утопали в траве, в туфли набился песок.

— Привет. — Парень, не шевелясь, подождал, пока она приблизится. Потом медленно поднялся.

От него странно пахло — чужим домом. Кроме того, Малика не замечала раньше насколько он высокий. Наверное, потому что они редко виделись в том году, а теперь с удивлением обнаружила, что едва ли достает Андрею до плеча. И глаза у него тоже стали чужими: серьезными, вдумчивыми. Будто он смотрит куда-то глубоко внутрь себя.

Он стал совсем незнакомым. И взрослым.

— Привет. — Девушка, запнувшись, кивнула.

До дома дошли в полной тишине. Так же молча вошли в квартиру, потом в кухню.

Малика проследила взглядом, как Андрей бесшумно сел на старый протертый уголок, и суетливо открыла холодильник. Достала кастрюлю со вчерашним супом и включила газ.

Было слышно, как в конфорке шелестит огонь.

— Долго ждал?

Она неуверенно глянула назад, и парень равнодушно пожал плечами:

— Пару часов.

У него изменился голос — стал ниже и глуше. И ему, казалось, было все равно, прожди он у подъезда всю ночь.

— Надо было позвонить, я бы сама пришла. Там, наверное, убраться надо, — девушка вынула из шкафа тарелку, но оставила на столешнице, будто не зная, что с ней делать.

— У меня ключей нет. А на ту квартиру не хочу ехать.

Внутри болезненно сжалось — она помнила, где его ключи — в сумке, которую обыскивал Талищев. В квартире мертвой Ниязовой.

— Крестный хочет, чтобы я уехал к отцу.

Малика ставила на огонь тяжелую кастрюлю, рука дрогнула, и на плиту плеснул бульон с белыми каплями застывшего жира.

— Надолго?

Андрей безразлично смотрел в стену:

— На год, может, на два.

Это прозвучало почти как «навсегда». Малика выдохнула:

— Ясно, — она отстраненно услышала, что голос стал тоньше обычного, и стиснула зубы, но по щеке против воли потекла слеза, — понятно.

В детстве она бы никогда не подумала и не поверила, что Андрей может ее ударить. Но ведь ударил. И теперь сидел и молчал, не двигаясь с места. А Малика одна стояла посреди кухни, сжав пальцами край столешницы, и плакала.

Ей не было жалко разбитой коленки, ей было страшно, что Андрей сейчас ввяжется в драку, а старшеклассников толпа, они выше на голову, да и толкнули ее нечаянно. Но уговорить его она не смогла и успела только зажмуриться.

Спустя пятнадцать минут Андрей смывал под холодной водой кровавые сопли. Забрызгано было все: рубашка, брюки, руки. Но он бы в жизни не признался, что разбитый нос — это в самом деле так больно, как можно подумать.

— Зачем ты полез?

Мальчишка выпрямился и вскинул на нее горящие глаза:

— Ты что дура?! Девчонок бить нельзя!

Малика обиженно насупилась:

— А обзывать можно?

Он на пару секунд задумался, видимо, взвешивая за и против, а потом емко заключил:

— Обзывать можно.

Девушка невольно улыбнулась, смеясь и плача одновременно, даже не сразу сообразив, что Андрей составляет ей компанию.