Саалама, руси

Андрей неопределенно передернул плечами и протянул руку. Гистолог с силой стянул жгут. Парень равнодушно смотрел, как из его вены наполняется одна ампула, другая, третья. После пятой помутнело перед глазами, и Талищев быстро сунул ему под нос нашатырь. От едкого запаха опять подкатила уже вроде бы прошедшая тошнота, зато в голове прояснилось.

— А зачем это? — парень согнул локоть с тянущим куском жесткого пластыря.

— Проверить тебя надо. — Юрий Альбертович грузно поднялся, забирая с собой пробы. — Ешь пока осторожно, старайся больше пить. Скажу ребятам, чтобы принесли. А то кровь уже на гуталин похожа.

Он на прощание хлопнул парня по плечу и ушел.

24

21 мая 2010 года. Пятница. Москва. Наркдиспансер. Пресня. 12:20.

В следующий раз Юрий Альбертович приехал только через два дня и был какой-то сумрачный и сосредоточенный. Тихо вошел в «одиночку», сел на стул, достал пачку анализов и протянул Андрею. Внимательно следил, как тот берет и смотрит.

У парня затряслись руки. Почему-то он не думал, не предполагал для себя такой вероятности. Даже когда Талищев пришел забирать пробы.

Одинаковые лабораторные бланки, цветные штампы — Гадетский листал их один за другим. Антитела. HIV Ag/Ab, Anti-HCV, HBsAg. ВИЧ, гепатит, сифилис…

— Ты верующий? — голос гистолога прозвучал глухо и далеко. Парень даже не сразу услышал вопрос, с трудом подняв голову:

— Что?

— В Бога веришь? — мужчина понимающе повторил.

Андрей на мгновение задумался, а потом отрицательно покачал головой.

— Нет. — Парень рассеянно смотрел в одну точку. — Не знаю.

Наверное, такого ответа Талищев и ожидал, потому что утвердительно кивнул сам себе. Он помолчал — не торопил, будто давая парню время остаться наедине с собой и подумать.

— А родители?

Тот безразлично пожал плечами:

— Отец католик. А мать, — он на мгновение засомневался, — сам не знаю.

— Давай-ка поднимайся. Пройдемся. — Юрий Альбертович встал, давая Андрею знак подняться.

Парень, не с первого раза попав, сунул ноги в черные резиновые шлепки, выпрямился, отчего тут же закружилась голова.

Сначала они миновали длинный серый коридор с одним единственным зарешеченным окном в конце, его Андрей знал — по этому коридору утром и вечером водили «до сортиру». Потом Талищев со скрежетом провернул заржавевший замок и распахнул скрипящую металлическую решетку — ту самую, через которую парень переступал в первый день. Несколько минут они шли по путаному лабиринту, перемежающемуся дверьми и решетками. Дверь на улицу оказалась удивительно простой, какой-то даже уютной — деревянная створка, трогательно-неаккуратно выкрашенная белой краской.

На улице было тепло. В первую секунду Андрей буквально замер на пороге, не решаясь сделать шаг вперед. За каких-то семь дней он забыл, как выглядит солнце и что такое — не мерзнуть. А еще пахло летом, зеленела трава. Он попытался припомнить, была ли она уже, когда он шел в тот день к Аминке, но не смог. Наверное, внимания не обращал. А ведь конец мая — уже почти лето. Но в его сознании последние месяцы слиплись в какой-то склизкий, мутно-серый, мокрый и промозглый комок. Когда кончилась зима, когда пришла весна — ничего не помнил.

— Выходи-выходи. Чего встал? — Талищев добродушно подтолкнул его в спину и захлопнул за ними дверь.

Само здание диспансера «№ 7» на Пресне оказалось приземистым, в один этаж, кирпичным строением грязно-красного цвета. Из черепичной крыши торчали печные трубы, крыльцо задней двери, на котором они стояли, было почти разваленным, с кривыми железными поручнями и стертыми ступеньками.

Талищев провел его по узкой бетонной тропинке. По обе стороны радовали зелеными листочками мелкие и чахлые саженцы тополей. Территория у диспансера была большая, но неухоженная. Еще пара разваленных нежилых бараков да деревянный, еще дореволюционной постройки, склад, явно идущий под снос. Бараки тоже стояли заколоченные, с выбитыми стеклами и ввалившимися внутрь крышами. На карнизах и в вентиляционных отдушинах пробивались жидкие тополиные ростки в нанесенном ветром слое пыли.

На территории работали несколько ребят в таких же майках и тапках, как на Андрее. Они лениво, с явным трудом, собирали остатки зимнего и строительного мусора, укладывали их в тачки и свозили за ограду. От слабых, измученных ломкой и бессонницей наркоманов было не очень-то много толку.

— Проходи, — Талищев распахнул низкую дверь, и парень первым вошел в старый деревянный домик с покатой крышей. Внутри было сыро, потолок низкий, пришлось наклониться, проходя в предбанник. Сильно пахло чем-то удушливым и знакомым.

Андрей едва успел распрямиться и поднять глаза, когда перед ними возник полный невысокий мужчина с седой окладистой бородой и в черной рясе, из-под которой выглядывали резиновые калоши. Он вытирал выпачканные краской руки о замызганную тряпку.

— Отец Михаил, доброе утро.

Батюшка кивнул.

Андрей обернулся — Талищев привычно и прочувствованно крестился, глядя на иконы, видневшиеся через дверной проем.