Саалама, руси

К вечеру Олег и правда отвел его мыться и, как он выразился, «до сортиру». И это действительно был сортир. Старое совсковское здание не ремонтировалось лет тридцать. Расколотый кафель, щербатые стены, бетонный пол. Постамент и дырки в полу с длинными ржавыми потеками. От сливного бачка под потолком спускалась лохматая перекрученная веревка с оборванным концом.

Андрей прислонился к холодной кафельной стене и глубоко вздохнул. Хлоркой воняло — не продохнуть. И «сортир» ему был ни к чему, все равно тошнило так, что до кишечника давно ничего не доходило. Парень дрожащими руками стянул мокрую майку и штаны. Душ здесь представлял собой железную пластину с дырками, неровно прикрученную к потолку. А вода, которой его окатило, оказалась ледяной.

Когда Гадетский, едва волоча ноги, вышел из «банного блока», Олег проводил его в ту же камеру и, подтолкнув на койку, вроде как извинился:

— Сиди пока тут, тебе еще дня четыре осталось. Нечего по блоку шляться. И на, держи, только не загадь, — санитар сунул парню в руки тонкое, плохо пахнущее одеяло.

Мужик вышел, а парень дрожащими пальцами развернул над собой покрывало. Лежа пластом, он кутался в него, дрожа от озноба.

Осталось четыре дня.

23

19 мая 2010 года. Среда. Москва. Наркдиспансер. Пресня. 16:50.

На пятый день его «навестил» Талищев. Заглянул, удостоверился, что парень не спит, и только после этого вошел.

С грохотом задев стальную дверь, он внес два табурета, вставленных один в другой. Рывком сдернул верхний и опустил их на пол около койки. На один уселся сам, на второй указал Андрею.

Парень подтянулся и неловко, боком, чтобы не потерять концентрацию, слез с верхнего яруса. Посомневался и, ссутулившись, уселся напротив преподавателя. Все еще знобило.

— Ну? И как дела? — гистолог, сложив массивные руки на животе, внимательно посмотрел на парня.

Странно, там, в институте он ассоциировался у Андрея с агрессией — со злобой и страхом. Андрей никогда в жизни никого не боялся. Кроме сурового мстительного самодура Талищева. А сейчас, не из-под наркоты, гистолог выглядел обычным, усталым и совсем седым дядькой. Мудрым, спокойным. Ему было от чего устать — таких, как Гадетский, здесь много.

— Херово, — парень сглотнул горькую слюну и неопределенно повел плечами.

Преподаватель посмотрел на него, хмыкнул и неожиданно добродушно усмехнулся:

— Ничего. Зато ты впервые на человека похож.

Парень с сомнением глянул на него, но промолчал. Повисла тишина. Мужчина смотрел молча и внимательно, будто на допросе, но ничего не спрашивал. Гадетский только на секунду поднял голову, потом снова уставился в угол бетонной коробки карцера.

— А какое сегодня число? — голос был хриплым, как если бы парень проспал сутки.

— Девятнадцатое.

Андрей, все так же не поднимая глаз, выдохнул:

— Я тут надолго?

— А это — как захочешь, — преподаватель так испытующе и серьезно смотрел на него, словно видел насквозь.

Сердце забилось отчаянно быстро. Выйти. Выйти из этой тюрьмы с решетками на окнах, железными дверями и бесконечной болью. Он физически почувствовал, как скакнул пульс — жилка на шее задергалась, мешая дышать. Кровь жадно забурлила в венах. Парень рефлекторно сжал и разжал кулаки и испугался, что это заметит Талищев. Внутренний голос предательски уговаривал: ведь можно поехать на квартиру — это каких-то полтора часа. Достать. Там всегда можно достать…

Он тыльной стороной руки вытер текущую из носа слизь и нервно повел подбородком:

— Мне книги можно?

Юрий Альбертович еще секунду буравил его взглядом, а потом вдруг беззлобно хмыкнул. Казалось, его широченные плечи, туго обтянутые пиджаком, расслабились. Он снисходительно улыбнулся:

— Можно. Что тебе принести?

Андрей неуверенно повел плечами:

— Может, вы это… попросите Малику прийти? Сабирову. — Парень бросил на преподавателя короткий взгляд: — Которая звонила. Она мне все принесет.

— Уверен, что хочешь, чтобы она это видела? — густой бас гистолога эхом отразился в пустых стенах карцера.

Гадетский задумался. Незачем было Малике видеть все это: диспансер, железную койку, решетки. Как и самого Андрея, трясущегося, будто в Паркинсоне. Тем более, что в широченной линялой майке с чужого плеча открываются сгибы локтей, а они исколоты «дорогами» и сожжены. И пахнет от него едко — хозяйственным мылом и хлоркой, которой тут ежедневно намывают полы, и вонь впивается в рыхлый бетон.

Парень отрицательно покачал головой. Талищев согласно кивнул:

— Так что тебе принести?

— Не знаю. Что-нибудь теплое, — парень пожал плечами. — И Привеса, — на секунду поднял и снова опустил глаза. — Анатомию.

Мужик вдруг как-то отечески улыбнулся и потянулся к принесенной с собой сумке:

— Давай-ка руку. Говорят, тебя тошнило сильно? — он раскладывал на коленях ампулы с цветными пластиковыми наконечниками и уже введенными штрихкодами пациента. — С желудком раньше проблемы были?