Сага

Мне некуда деваться, приходится терпеть эту нелепую экскурсию до конца. А он меня не щадит, не пропускает ничего, ни мельчайшего огрызка ногтя, ни дурацкого, совсем неинтересного анекдота, и чем дальше мы идем, тем больше я склоняюсь к мысли, что попал в логово умалишенных, опасных психов, в какую-то секту фетишистов-маньяков, которые и меня на булавку насадят, словно трофей. Чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Надо срочно вымолить у Бога прощение.

— Узнаете? Экземпляр «Процесса» Кафки, который у Менендеса всегда под рукой.

Господи?

Ну да, так и есть…

Конечно же, так и есть!

Это Он стоит за всем этим дерьмом!

— Чтобы раздобыть флакон с ванильными духами Уолтера, я практически собой пожертвовал. А это вдобавок ничем и не пахнет.

Бог на меня злится за то, что я играл с чужими судьбами, за то, что использовал Его самого в качестве персонажа, даже говорить заставил — это Его-то, чьи пути неисповедимы! Мы приняли себя за Него, сотворили златого тельца, даже осмеяли одну за другой все Его заповеди!

— Один из наших парижских членов, скульптор, воссоздал «осязаемый пейзаж», о котором говорит Бонеме в шестьдесят седьмой или шестьдесят восьмой серии. Он использовал различные камни и…

Прости меня, Господи.

Я каюсь. Искренне. Раз Ты свободно читаешь в моей душе, было бы глупо Тебе лгать.

О, если бы Ты знал, как мне нравилось делать Твою работу…

У Тебя потрясающая работа, и мало нас тут, на земле, кто знает об этом! Как это здорово — накручивать уйму всяких перипетий! До чего радостно видеть, как все эти людишки движутся, любят, страдают! Как приятно подвергать их испытаниям и вознаграждать, когда они того заслуживают! Так почему же Ты на меня взъелся? На меня, знающего подноготную ремесла, на меня, предсказывающего аж за четыре серии, что будет дальше?

— Помните фотохромное платье, которое Фред изобрел для Мари? Мы раздобыли прототип, но без особой подсветки ничего не получается, мы пробовали.

Мы же коллеги, так что вполне можно было бы обойтись без подножек. Неужели Тебе недостаточно, что я уже весь извелся и как проклятый ищу женщину своей судьбы?

Нет?

Ты мне должен доказать кое-что.

— Ну как, нравится наш музей?

Ты мне должен доказать, что Ты лучше меня.

— Не нравится?

— Нет-нет, конечно нравится. Не сердитесь на меня, я немного рассеян. Со всеми этими волнениями…

Должно же быть средство немного усыпить этих психов, самое время найти подходящий поворот.

— Я мог бы сделать дар музею, вещицы по-настоящему редкие.

Я знаю, где они, принесу сегодня же вечером.

— Что же это?

— Я сохранил полный набор записных книжек, в которых мы играли в слова, когда не было охоты работать. Так мы придумали целителя. Еще мне досталась Коробка Решений и…

— Коробка Решений?

— Эту систему мы разработали с самого начала нашего сотрудничества — обувная коробка, с помощью которой мы принимали решения. Если вам интересно, там внутри еще должно оставаться полно бумажек. Все это в кладовке, на улице Турвиль.

— Мы там все обыскали.

Намерения у них явно мирные. Они меня почитают. Боготворят. Что наверняка еще больше раздражает Всевышнего.

Клянусь Тебе, что сожалею! Вытащи меня отсюда, я усвоил урок.

— Может, у меня дома завалялась?

— С этим позже. Сейчас вас ждет кое-что гораздо более важное.

Как же, мирные намерения, черта с два. Что они там еще удумали, пропади оно все пропадом? Что Ты мне еще удумал, Ты?

— Осторожно, ступеньки, половина ненадежные.

— Я знаю, что здорово согрешил, древние греки этому даже название придумали.

Hubris…

Отсутствие чувства меры в сочетании с дерзостью. Потуги соперничать с Богом, присвоение себе права вершить судьбы. Вот что мы натворили, причем совершенно безнаказанно, попирая все законы, упиваясь самой большой свободой, которую когда-либо предоставляли писакам.

Четверо-пятеро психов, которые ведут меня по полуобвалившемуся коридору, вдруг умолкают, остановившись перед двустворчатой дверью. Я мог бы тут вопить как оглашенный, никто бы все равно не услышал. Мог бы разыгрывать оскорбленную невинность, им совершенно плевать. Они меня спасли только для того, чтобы посчитаться.

Двери открываются.

Огромный пустой зал. На стульях, расставленных квадратом, различаю около тридцати силуэтов. Все это напоминает зал суда.

Суд…

Надо мной.

Меня усаживают в какой-то выгородке, другие силуэты занимают свои места с торжественностью, достойной судейских самого высокого ранга.