Сакральная хонтология

А между вами промежуточное звено́, ему сознание не дано́.

Ты растерян, ведь рядом есть кто-то ещё, ему Мир тоже до́м,

А для тебя он что́? Может со́н? Может череда жутких грёз? Шум от несмолкающих гро́з?

–

Режиссёр ничего не ска́жет, а твой предок покажет нечто неверба́льное,

Дальтоник не согласен с тем, что кровь кра́сная, а физик заявит, что не существует созна́ние.

Но вы ставите общий спекта́кль, Мир – это покосившийся теа́тр,

Вы софитами его освеща́ете, делая вид, что Истину зна́ете.

–

Но не так много во тьме у вас создать получа́ется,

Ведь Мир ещё и кла́дбище, а вас ведёт не Истина, вас ведёт интуиция и импровиза́ция.

И когда тьма опада́ет, каждый начинает жить в плену кошма́ров,

Ибо тьма вас оголя́ет, сомнения вас щипа́ют: "А не является ли это всё А́дом?".

Потрясение оснований

Думы мои о тебе – Сокра́т, я хочу иметь мужество размышля́ть,

Не хочу от боли бежать, хочу, как святой Георгий, её пронзать.

А давай начнём с фунда́мента, нам тайное в свете я́вится,

Этот свет инклюзи́вен, ведь он не освящает наси́лие.

–

Нет-нет, мы не обесси́лели, мы люди практи́чные,

Вечно жить не станем, однажды, как роза, завянем.

Это первое – я умру́, может кремируют, может схоронят в гробу́,

И скажет мне Анубис, что моё Посмертие не его забо́та: "во что ты верил, то и зарабо́тал".

–

И ещё я всё потеряю – это второ́е, хоть и дом не на песке стро́ю,

Но думы сопряжены с бо́лью, ведь это всё такое родно́е.

Уйдёт мать, уйдёт отец, уйдёт молодость, уйдёт си́ла,

И Экклезиаст повторит – всё станет грязью и пы́лью.

–

Третье: меня никогда не бу́дет, а вокруг боги и лю́ди, свершаются су́дьбы,

Мне понять суть бы, но везде битвы, куда ни су́нься.

И меня едят мои же мы́сли, а я стараюсь от них сокры́ться,

И это ещё одно: в нас с тобой нет никакого еди́нства.

–

К чему это я? У кого-то Сизи́ф, а у кого-то Ти́ллих,

В затылок ды́шит Смерть, но мы в поиске лейтмоти́ва.

Кое-чему научила Бергмана карти́на: "никакого самоуби́йства",

Ведь цель мудреца – достойно прожи́ть, а затем перероди́ться.

К Дарье М

Серые ту́чи, ломкие су́чья, Мир совсем хру́пкий, с тобой сцепилась сту́жа,

С у́жасом понимаешь, что сознание су́жено, может вся эта боль заслу́жена?

Но в тебе хватает му́жества и разу́мности – ты у́мница,

Может я тот самый су́женный, что обещал явиться к у́жину? Чтобы Зла пу́ты распу́тать.

–

У меня нет ничего, кроме све́чки и хле́ба, ещё дарствую у пе́чки ме́сто,

Ты со мной не из-за де́нег, это не наваждение: грею твою душу и те́ло.

Когда ты открываешь глаза – светле́ет, когда рядом сопишь – разбегаются бе́сы,

Природа мне отдаёт ветки, я бросаю их в печку ме́тко, чтобы твоя кровь бежала по ве́нам.

–

У меня в руках старая Би́блия, я и сам про любовь, какие оби́ды?

Наши губы бли́зко, Господь – это "тайна и ми́стика".

Он сказал: Пусть возбуждается пло́ть, чтобы двое стали одно́,

И мы переживём пото́п, ведь наши чувства и есть пло́т, что вознесет нас до го́р.

–

Я пронзил чёрствое сердце этого Ми́ра, у меня были си́лы, ведь знаю, как ты краси́ва,

А он решил отомсти́ть мне, наслав морозный ветер на нашу оби́тель.

Ему, любимая, не победи́ть, ты не будешь болеть, ведь я буду гореть,

Стану огнём для тебя, чтобы рассеять таких злых духов, как злоба и смерть.

Любовь, смерть и эстезис

В основание положена голова Адама, череп осклабился,

Моё тело избито, на руках и ногах раны, тьма сокрыла кроваво-красное марево.

Разошёлся занавес в храме, мертвецы восстали, а живые замерли,

Иоанну вручаю заботу о матери, на меня смотрят иудеи и римские стражники.

–

Но вернёмся в начало, в тот момент, когда завяла слава небесного сада,

Тьма Гефсимании, я молился, а ученики спали, в этот момент гонители приближались.

Во мгле стояли Бог и Пастырь, обсуждали деяния своей паствы,

Никто не хотел славы, лишь вынашивали идею, чтобы люди в итоге поверили.

–

Пастырь сказал, что не творил зло, не хотел зла, ему претит, что его называют Сатана,

Он живёт с собой в мире, разводит животных, смотрит, чтобы землю никто не обидел.

И вообще он просит прощения у Господа, ему хочется духовного, а не плотского,

Люди угнетают его дух, они молятся и приносят жертвы ему, а он хочет одного – обрести тишину.

–

Бог же думает о другом, Он не считает Пастыря своим врагом,

Ему интересно общаться со мной, Его интересуют идеи: их влияние на историю и время.

Иуда уже рядом, а Бог смиряет меня Своим взглядом,

Вокруг него сияние Рая, ангелы трубят и на лирах играют, а Он изрекает: "Иешуа, вот твоя чаша".

–

Я стою во дворе, а они смеются, первый удар в зубы,

От второго синяк под глазом – это всё кара за Адама,

Потом меня ударяют в печень – это уже за Еву, за то самое древо,

Они плюют в моё лицо и кричат: "Горе тебе, праведник" – это плата за Каина.

–

И вот меня бичует римлянин, каждый удар символизирует ваше имя,

Я плачу за всех: за тех, кто верит, за тех, кто не верит.

Между Богом и человеком больше не будет закрытой двери,

Вот потому я улыбаюсь сквозь боль, ведь на мне венок из терний.

–

Иду на Голгофу, а меня проклинают, пусть, я же вас спасаю,

От чего? От бессмыслицы, от пустоты, от тревог.