Самое ужасное путешествие

Мы вступили в холодную бухту, лежащую между полуостровом Хат и мысом Террор. Еще со времени экспедиции «Дисковери» известно, что дующие с Барьера ветры обтекают его, направляясь в залив Мак-Мёрдо за нашей спиной и к мысу Крозир, да и вообще к морю Росса, – впереди нас. Здесь не бывает сильных ветров, сдувающих со льда снег, поэтому он не так тверд и хорошо отполирован, как в других местах; сейчас он покрыт массой мельчайших снежных кристалликов, чрезвычайно твердых, тянуть по ним в мороз сани все равно что по песку. Я уже говорил выше, что на Барьере при очень низких температурах полозья саней не в силах растопить острия кристаллов, а лишь перекатывают их. Вот по такой поверхности мы и шли в этом походе, или, и того хуже, по рыхлой, когда при каждом шаге мы проваливались чуть ли не по колено в снег.

Тридцатого июня мы попытались сдвинуть сани, по-прежнему соединенные вместе, но не тут-то было. Оставалось одно: отвязать одни сани от других и передвигаться челноком. При свете мы часто прибегали к этому способу, рискуя лишь тем, что неожиданно налетевшая пурга заметет следы. Но сейчас, в темноте, все намного сложнее. Правда, с 11 часов утра до 3-х пополудни с грехом пополам еще можно различить на снегу глубокие следы, по ним вернуться к оставленным саням и подтащить их к передним. Распрягал и впрягал нас в сани обычно Боуэрс. При таком методе передвижения мы вместо полутора километров проходили три, да и везти сани, даже одиночные, все равно было трудно. Ленч ели при температуре – 52 °C. После него тьма еще более сгустилась, и за санями назад мы всякий раз шли с открытой горящей свечкой. Странно, наверное, выглядела наша процессия: трое замерзших людей и маленький кружок света впереди. Обычно мы ориентировались по Юпитеру, и с тех пор я смотрю на него с неизменной нежностью.

Мы почти все время молчали – разговаривать было не легко; впрочем, в санных походах вообще не очень-то поговоришь. Помню, именно тогда возник спор относительно жутких морозов. Что это – нормальное состояние для Барьера? Или результат внезапного похолодания? И если да, то почему оно возникает? Спор длился около недели. Уилсон неукоснительно придерживался принципа – делать все медленно, только медленно. Время от времени слышался вопрос: «Идем дальше?»

И ответ: «Да». «Раз мы едим с аппетитом, – замечал Билл, – значит, все в порядке». Неизменно терпеливый, уравновешенный, спокойный, он, думаю, единственный на Земле был способен возглавить такой поход.

В тот день мы продвинулись вперед на 5 километров, а прошли расстояние в 16 километров. Остановились на ночлег при – 54 °C, совсем окоченевшие. В эту ночь я последний раз лежал (чуть не написал «спал») в оленьем спальнике без пухового вкладыша (они были у всех). Ночь я провел ужасно – меня по несколько минут била дрожь. Я никак не мог с ней совладать, тело мое содрогалось так, что, казалось, спина не выдержит нагрузки и переломится. Говорят, «зубы стучат от холода»… Что там зубы! Все тело изгибается в конвульсиях – вот это холод! Я могу сравнить это состояние только с ущемлением челюсти, которое мне однажды пришлось с ужасом наблюдать. У меня был отморожен большой палец на ноге, но не помню, давно ли это случилось. Уилсон в своем маленьком мешке чувствовал себя вполне уютно. Боуэрс храпел вовсю. В ту ночь минимальный термометр под санями показал – 56°, на санях – 59 °C. Это составляет 107° мороза.[91]

Первого июля мы также двигались челноком. Идти стало еще труднее. Выхода никакого – мы были вынуждены тащить каждые сани отдельно. С тех пор всякий раз, как мы по своим следам возвращались за санями, Уилсон и я – Боуэрс в меньшей степени – становились жертвами странного оптического обмана. Я уже упоминал, что мы находили путь при свете свечи и старались ступать в старые следы. И вдруг усталый мозг начинал воспринимать их не как углубления, а как выпуклости. Стараясь наступить на бугорки, с трудом, преодолевая боль, мы задирали ноги. Опомнившись – вот глупцы! – какое-то время мы заставляли себя шагать по мнимым кочкам обычным шагом, но недолго. Через несколько дней мы поняли, что придется примириться с этой нелепостью. Но это выматывало последние силы.

Все эти дни мучительно болели волдыри на пальцах. Еще до обморожения, когда руки просто мерзли самым обычным образом, влага под тонкой оболочкой волдырей на всей поверхности пальцев превратилась в лед. Возиться с печкой или мешочками с провизией было сущей пыткой; накачивать примус – и того хуже; но однажды после ужина я вскрыл шесть-семь волдырей и испытал огромное облегчение. После этого я каждый вечер обрабатывал подобным образом созревшие образования, иногда с трудом удерживаясь от стонов, пока они постепенно не исчезли.