Самое ужасное путешествие

Мы сначала были потрясены, но потом свыклись. Вообще с первого до последнего дня этого похода мы получали в избытке свежие впечатления и ничуть не страдали от однообразия, неизбежного в длительных летних походах на санях по Барьеру. Единственное, что повторялось из ночи в ночь, так это приступы дрожи от холода, продолжительные и следовавшие при этих температурах один за другим почти без перерыва все то время, что мы проводили в наших ужасных спальниках. Позднее мы даже обмораживались, лежа в них. А уж хуже этого ничего не придумаешь!

Луна скрылась, на ее месте светлое пятно; но и его достаточно, чтобы сквозь туман разглядеть край другого хребта впереди и еще один – слева. Мы были в полной растерянности. Лед продолжал с треском ломаться, может, это как-то связано с приливом, хотя от обычного припая нас отделяет много километров. Мы вернулись к саням, впряглись и потащили их, в нужном, по нашему мнению, направлении, каждую секунду ожидая, что земля вот-вот разверзнется под ногами, как это бывает в районах трещин. Попадались, однако, только новые взгорки и гряды из снега и льда, но мы их замечали лишь почти уткнувшись в них носом. Мы явно сбились с пути. Близилась полночь, и я записал тогда: «Трудно сказать, где мы – на ледяной гряде или на горе Террор, так или иначе, по-моему, нельзя идти дальше, пока не рассеется туман. Сначала мы шли на северо-восток, но, попав на этот участок, взяли юго-западнее, дошли, похоже, до какой-то ложбинки и стали в ней лагерем».

В 11 часов утра температура была – 38°, а сейчас – 33 °C. Падал снег, решительно ничего нельзя было разглядеть. Из-под палатки доносился грохот, словно какой-то гигант бил в большой пустой бак. Все говорило о том, что приближается пурга. И действительно, едва мы закончили ужин и начали оттаивать спальники, чтобы влезть в них, как с юга задул ветер. До этого на миг открылась черная скала, и мы узнали, что находимся, вероятнее всего, на участке ледяных хребтов совсем рядом с горой Террор.

Просматривая свои записи, я с удивлением обнаружил, что пурга продолжалась три дня. Утром следующего дня, то есть 11 июля, температура поднялась до – 13 °C, ветер усилился до 9 баллов. На третий день (12 июля) дул уже сильный шторм (10 баллов). Таким образом температура поднялась более чем на 26 градусов.

Мы проводили время не без приятности. В палатке тепло и сыро – из-за потепления весь лед внутри превратился в воду; мы лежим в сырой, источающей пар одежде, лишь изредка с грустью думая о том, что станется с нашим снаряжением, когда снова грянет мороз. Впрочем, не очень-то мы и думаем: в основном мы спим. В этом отношении пурга – воистину дар Божий.

Кроме того, мы пересмотрели свой рацион питания. В самом начале подготовки к походу Скотт попросил нас проделать несколько опытов, имея в виду переход полюсной партии будущим летом через плато. Предполагалось, что это будет самая трудная часть путешествия к полюсу. Тогда никому и в голову не могло прийти, что в марте в средней части Барьера погода может быть хуже, чем в феврале на плато, находящемся на 3 тысячи метров выше. Зная, что в зимнем походе мы будем находиться в экстремальных условиях, таких, каких еще не встречали полярные исследователи, мы решили предельно упростить питание. Взяли только пеммикан, галеты, масло и чай, но чай ведь не пища, а лишь вкусный стимулирующий напиток, главное – горячий; пеммикан был прекрасного качества, от копенгагенской фирмы Бовэ.

Ограниченность рациона давала то несомненное преимущество, что приходилось возиться с меньшим количеством мешков. При стоградусном морозе все предметы, находящиеся на воздухе, имеют приблизительно такую же температуру. Попробуйте развязать тесемки мешка при температуре воздуха – 57 °C, когда ноги у вас окоченели, руки же вы только что с трудом оттерли после того, как зажгли спичку (пришлось испробовать несколько коробок, а они металлические) и свечу – и вы поймете, что мы выиграли, сократив число мешков.