Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

- И вы еще спрашиваете!.. – плясунья сжалась в комок, отодвинувшись к самой стене и прижав к груди одеяло, словно то могло защитить ее от прожигающего взгляда; она не смела даже поднять глаз. – Сначала преследуете меня, гоните отовсюду, осыпаете проклятиями… Приносите известие о смерти одновременно с признанием в любви! Даже в стенах Собора Богоматери не нашла я убежища от вашей грязной похоти… Из-за вас свалились на меня все эти несчастья: вы закололи Феба, по вашей вине мне пришлось терпеть пытку и сознаться в преступлении, которого не совершала. И Феб поверил им, он разлюбил меня теперь!.. Ненавижу тебя, грязный монах!

Минуту назад трепетавшая от ужаса, теперь она дрожала от гнева, сверкая расширенными, как будто еще больше потемневшими очами. Слова ее, однако, пробудили злость и в сидящем напротив мужчине: Феб, Феб – один лишь Феб! Снова она говорит об этом солдафоне. Ярость настолько ослепила ревнивца, что он даже не успел осознать, что именно она сказала, рывком откидывая одеяло и притягивая к себе протестующе затрепыхавшуюся девушку.

- Заколол – да, заколол, – быстро зашептал Фролло, крепко удерживая свою жертву и с силой сжимая хрупкие плечи. – И, если ты помнишь, намерен довершить начатое, если ты не прекратишь вспоминать о нем!.. Хочешь, чтобы мальчишка жил, – отдайся мне!

Прелестница приглушенно вскрикнула, сделав последнюю отчаянную попытку вырваться, и обмякла, обреченным жестом обхватив себя тонкими ручками. Архидьякон, ничего почти не соображая, всем телом навалился на сдавшуюся пленницу и начал покрывать ее тело жестокими поцелуями. Скользнув под ткань платья, он грубо впился длинными пальцами в нежное бедро, другой рукой заставляя девушку отнять от груди ладони. Та снова попыталась воспротивиться – скорее, инстинктивно, нежели осознанно. Тогда священник, перехватив ее руки своими, буквально пригвоздил жертву к кровати, не позволяя ей уклониться от настойчивых поцелуев и лишая последней возможности защититься от этого бешеного натиска.

Чувствовать под собой извивающееся тело, ощущать ее трепещущую грудь, видеть это прекрасное личико всего в паре дюймов от себя и понимать, что теперь маленькая колдунья полностью в его власти – это опьяняло сильнее самого терпкого вина. Мужчина впился иссушающим поцелуем в манящие уста, сулящие райское блаженство, однако Эсмеральда лишь плотнее сжала губы, не позволяя углубить поцелуй.

- Ты ведь помнишь, что жизнь павлина в блестящем мундире в твоих руках?.. – прошипел палач в самое ее ухо; у нее не было сил ответить, лишь затрепетали длинные ресницы.

В этот раз губы ее были мягкие и еще слаще, чем он мог представить. Смуглянка покорно позволяла целовать себя; лишь содрогнулась от отвращения, когда язык его соприкоснулся с ее.

- Ты сводишь меня с ума, – шептал Клод, лаская языком маленькое ушко. – Ты сладкое, порочное искушение, которому невозможно долее противиться… Моя красавица!..

Чуть прикусив тонкую кожу на лебединой шейке, он затем одарил ее страстными поцелуями, спустился к ключице… Почувствовав, что плясунья, по-видимому, впала в некое оцепенение, Фролло отпустил тонкие запястья и благоговейно сжал упругий холмик груди, в то время как левая его ладонь крепко обхватила осиную талию. Он тяжело и прерывисто дышал, уже представляя, как сейчас овладеет этим восхитительным телом. В следующий миг архидьякон заставил едва дышащую от ужаса цыганку приподняться и стянул с нее белоснежное платье послушницы.

- Как ты прекрасна!.. – хрипло проговорил священник, медленно проводя пальцами от округлого плеча до мягкого бедра. – Взгляни же на меня, дитя!

Эсмеральда, помедлив, действительно раскрыла смеженные веки. Презрительный взгляд ее был странно спокоен, и только прерывавшийся по временам голос выдавал панический испуг, а проскальзывавшие неестественно низкие нотки – дошедшую до крайности ненависть.

- Вы чудовище. Лучше бы мне умереть, чем вынести все это… Делайте, что задумали, и будьте прокляты.

Клод переменился в лице. Резко отстранившись, он рывком сел на краю низкого ложа; секунду помедлив, обернулся и окинул безумным взглядом прекрасное тело обнаженной ведьмы. Однако это соблазнительное зрелище вызвало в нем только мучительное, доводящее до исступления чувство неудовлетворенности и собственного бессилия – желание куда-то пропало.

Ладони с такой силой ударили о постель, что деревянные ножки жалобно затрещали, а плясунья вся съежилась и зажмурилась в ожидании побоев. Вместо этого она снова почувствовала на себе тяжесть мужского тела. Сначала касания были неистовее и грубее, чем прежде, будто поп пытался наказать ее этой жестокой лаской, однако постепенно поцелуи его делались все более невесомыми, а поглаживания – нежными, почти умоляющими…