Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

Фролло пытался понять, почему ее слова произвели такой странный эффект. Он ведь не обольщался больше касательно отношения к нему этой черноволосой колдуньи. Весь этот адский план был следствием крайней степени отчаяния, невозможности заполучить ее другим путем. Архидьякон прекрасно понимал, что поставить прелестницу перед подобным выбором – значит окончательно отвратить ее от себя; однако терять ему было нечего. Он хотел – должен был! – заполучить эту ведьму любым способом. Так чему теперь удивляться?.. Она сдалась, она с ним – под ним!.. Так откуда, Боже правый, взялось это наимерзейшее ощущение полного поражения?!

Неважно, вымолена ли любовь на коленях или выбита угрозами – она не принесет и капли удовлетворения, равно как не вызовет радости выпрошенный подарок. В этот миг мужчина в полной мере познавал сию нехитрую истину на собственной шкуре. Вот она – колдунья, цыганка, красавица – трепещет перед ним, дрожа от страха и отвращения, распростертая на низком, жестком ложе, обреченно зажмурившись. Он волен касаться ее, он целует эту бархатную кожу, страстно прижимает к груди сжавшееся в комок тельце – чего ж еще?! Почему огонь, истязающий его, не унимается?! Откуда эта горечь, порожденная почти свершившимся удовлетворением страстного желания, терзавшего на протяжении долгих месяцев?.. Вот она, Эсмеральда – разве не к этому он стремился, не для этого приложил все мыслимые и немыслимые усилия, поправ обеты и надругавшись над всем, чем дорожил?

Клод не мог понять этого, однако всем своим существом ощущал гадкий привкус отвращения к происходящему, к которому примешивалось горькое разочарование и обида на покорно терпящую ненавистные ласки девушку. Неужели так сложно ответить на его нежность?! Священник вновь резко отстранился. Эсмеральда открыла глаза, более напуганная, чем успокоенная этим неосторожным движением: она не верила, что гонитель ее так просто отступит – скорее выдумает для нее новую пытку.

- Не так… - невнятно пробормотал тот, поднявшись с кровати; оперся локтем о стену, склонив лысый лоб на судорожно сжатый кулак, и сорвался на крик: – Все должно быть не так!..

Ладонь с силой ударяется о камень, от чего цыганка сжимается еще больше и в ужасе зажмуривается, утыкаясь в прижатые к груди колени и зажимая ушки ледяными ладонями. А мужчина в этот момент ненавидит ее едва ли не больше, чем когда она произносит имя капитана королевских стрелков. Он не понимает себя, и проклинает ее за это. Удовлетворить свою похоть, познать, наконец, лишившую его разума колдунью, сорвать этот невинный цветок – разве не об этом грезил архидьякон едва ли не год?..

О, да, будь это обыкновенное вожделение, удовлетворить его сейчас не составило бы труда. Взять ее, будто куклу, овладеть прекрасным телом, осквернить эту непорочную душу, надругаться над сломленным свалившимися на нее несчастьями созданием – и избавиться, после всех мучений, от раскаленных клещей плотского желания. Но – увы! – несчастный был болен любовью. Ненасытной любовью, которой мало жалких крох, брошенных из милосердия; мало вырванных пытками признаний; мало и отданного на растерзание тела. Такой любви будет недостаточно даже брошенного в ее раззявленную пасть окровавленного сердца!.. Только до дна высосав душу своей невольной жертвы, любовь эта, быть может, успокоится ненадолго; но лишь для того, чтобы, оголодав, снова наброситься в экстазе поклонения на предмет болезненной страсти, припадая, точно к живительному роднику, к иссыхающему и задыхающемуся в смертельных объятиях живому идолу.

Путаясь в складках одежды, Фролло быстро оделся.

- Если я не найду тебя здесь, когда вернусь, ты знаешь, что его ждет! – бросил он, не оборачиваясь, у самой двери и покинул едва живую от пережитого ужаса узницу.

Девушка, с минуту еще остававшаяся неподвижной, затем отчаянно всхлипнула и заплакала, прижимая к обнаженной груди белоснежную простыню. Тонкие пальцы впивались в грубую ткань, непроизвольно сжимаясь в кулачки; свернувшись клубком, она упала на бок, инстинктивно притянув колени к груди, пытаясь укрыться, спрятаться от всех несчастий и несправедливостей этого мира. Воздуха не хватало – настолько захлебывалась она безутешными рыданиями. В голове не было никаких мыслей: все их вытеснил и заслонил собой образ ужасного, безжалостного монаха, который заставлял дрожать попеременно от злого бессилия и порабощающего страха.

Когда поток жидкой соли, наконец, иссяк, плясунья заставила себя подняться и натянуть валявшееся на постели платье послушницы. Ее передернуло при мысли о том, кто именно каких-то жалких полчаса назад стащил с нее это одеяние. Еще более отяжелевшая от пролитых слез голова по-прежнему болела; случайно наткнувшись взглядом на кувшин с вином, Эсмеральда почувствовала новый приступ тошноты – ни о каком завтраке не могло быть и речи. Чуть помедлив, цыганка осмелилась выглянуть на улицу. Да, он даже не нашел нужным запереть дверь: к чему, если его угроза держит ее крепче кованой цепи?!