Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

Словно почувствовав что-то, Фролло вдруг бросил возиться с веревкой и резко обернулся. Он различил сверкнувшее в свете месяца лезвие, и видение той ночи, когда точно так же занес над ним злополучное оружие Квазимодо, воскресло, как живое. «Она ударит непременно, - подумал он, как и тогда, но не пошевелился. – Пусть. Я слишком устал». Мужчина замер, вперив взгляд расширившихся глаз в застывшую напротив красавицу.

Наверное, попытайся он отнять нож или, подставив спину, попробовать бежать, девушка и впрямь нанесла бы роковой удар – слишком велика была ее ненависть в эту минуту, слишком многое было поставлено на карту, слишком сильно натянулась нить их судеб, готовая в любую секунду со звоном лопнуть от невыносимого напряжения. Но Клод лишь молча смотрел на нее, и не было в эту минуту в его взгляде ни вожделения, ни злости, ни мольбы, ни страха, ни удивления – только бесконечная усталость и смирение. И что-то еще, на самой глубине этих темных глаз, будто вобравших в себя все тайны этого мира – что-то, чему цыганка не могла найти названия. Он словно одновременно просил прощения и прощал, проклинал и благословлял, навеки прощался и обещал до конца времен оставаться рядом незримой тенью. Что же значит этот его странный взор?..

Губы Эсмеральды едва уловимо дрогнули, и в ту же секунду архидьякон перехватил тонкое запястье, осторожно разжимая холодные пальчики и отбирая тесак. Она позволила ему это: момент был упущен. А через секунду из глаз брызнули злые слезы, которые плясунья даже не пыталась сдержать. Ноги подкосились, и она почти упала в опасно зашатавшуюся лодку, поджав под себя колени и закрыв лицо руками.

- О, мой Феб, прости меня!.. – с трудом разбирал отдельные фразы все еще пребывающий в шоковом состоянии Фролло; он механически вязал узел, вслушиваясь, почти против собственной воли, в горькие стенания своей жертвы, едва не превратившейся в палача.

- Я не смогла, не смогла! Поп снова победил… Как же я ненавижу его!.. И все-таки не смогла заколоть. А ведь он не пощадил тогда ни тебя, ни меня! И не пощадит… О, я несчастная!.. Слабая, никчемная уличная девка… А ты – ты Солнце, ты женишься на ровне, и я даже рада этому. Да, рада! Я недостойна даже чистить твои сапоги, когда второй раз предала тебя… О, зачем только звонарь спас меня – лучше бы мне умереть в тот день…

- Не смей, слышишь?! – священник грубо встряхнул ее и поднял на ноги. – Даже думать так не смей…

Выпрыгнув из лодки, он подал ей руку, но несчастная даже не взглянула на него. Тогда Клод, притянув челнок к самому берегу, уцепился за маленькую, безвольно повисшую ручку и осторожно потянул. Плясунья повиновалась и безропотно последовала за ним в дом; слезы по-прежнему градом текли по ее лицу, а жалобные всхлипывания рвали сердце, однако она больше не произнесла ни слова.

Бережно усадив свою гостью на низкую кровать, Фролло опустился перед ней и уткнулся лицом в колени. Так просидели они некоторое время: она – в совершеннейшем отчаянии, он – пытаясь прийти в себя после разыгравшейся сцены. Наконец, сковавшее тело напряжение начало отступать. Мужчина взглянул на опустившую голову цыганку и невольно вздрогнул: нечто похожее испытывал он, видя в «испанском сапожке» ее изящную ножку, когда едва не пронзил кинжалом собственное сердце. Теперь ее боль снова полоснула безжалостным лезвием самую душу, лишь усиливаясь от осознания того, что это искреннее горе вызвано тем фактом, что она не смогла убить человека. Убить его.

Архидьякон тяжело поднялся и начал возиться с очагом. Он не знал, что делать дальше. Он больше не видел в этой девочке колдунью, чарами заманившую его в любовные сети; не видел в ней юную женщину, красотой равную Елене Аргивской; сейчас это был только напуганный ребенок, которого он не находил способа утешить.

Когда ярко-оранжевый огонек весело заскакал по потрескивающим сучьям, Клод налил вина в небольшой котелочек и подвесил над очагом. Вскоре он зачерпнул большой глиняной кружкой горячий напиток и молча протянул девушке; та отвернулась.

- Пей, - приказал он.

Эсмеральда вскинулась было, одарив его презрительным взглядом, однако тут же беспомощно сникла, словно увядшая роза, как-то неестественно съежилась и припала губами к краю полной кружки. Не сделав и трех глотков, подавилась, раскашлялась и чуть не расплескала остатки вина – благо, Фролло вовремя выхватил у нее посуду. Остаток красавица выпила залпом: она смутно надеялась, что это поможет впасть в спасительное забытье, поскольку оставаться в трезвой памяти было слишком невыносимо, слишком больно. А учитывая, что она теперь во власти этого страшного монаха – о, лучше бы ей сейчас уснуть и вовек не просыпаться!

Вполне, кажется, оценив состояние пленницы, священник тяжело вздохнул. Он позволил себе также сделать несколько глотков обжигающего, сладкого вина. Это помогло собраться с мыслями и вселило некоторую храбрость. Мужчина скинул плащ, затем сутану, подрясник и, оставшись в одной сорочке, присел рядом с прелестницей; твердой рукой развязал тесемки ее плаща и откинул тяжелую ткань.