Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

Кажется, все было готово. У мыса Террен их ждала лодка, а в предместье к северо-западу от Парижа – крохотный одинокий домик на самом берегу Сены. Некогда он принадлежал рыбаку, который теперь давно уже умер, не оставив детей. Там прозябала одна древняя старуха, по-видимому, вдова его, которая с радостью согласилась временно обменять свою ветхую конуру на уютную и теплую квартирку на окраине Парижа. Незнакомец, с ног до головы закутанный в черный плащ, заверил, к тому же, что оплатит ей и скромный стол у хозяйки квартиры, если она соберет свои пожитки до вечера. Старуха, живущая лишь скромными дарами огорода и давно привыкшая к сосущему чувству голода, смекнула, однако, что домик ее был очень нужен важному господину, а потому не преминула выторговать заодно и двойную цену за остававшийся неубранным урожай – ведь арендатор ее не смог точно определиться, на какой срок ему понадобится жилье. Мужчина, вздохнув, полез за кошелем, однако, прежде чем пересыпать монеты в жадно растопыренную ладонь и перевезти старую каргу на новое место жительства, посулил такие ужасы, если той вздумается болтать лишнего, что бедная женщина едва не раскаялась в своем опрометчивом решении нажиться на чужаке. Но, так или иначе, сделка была заключена, и Клод, таким образом, оказался счастливым обладателем маленького, грязного, с протекающей местами крышей, однако вполне пригодного для того, кто намеревается прятать в нем от правосудия преступницу, домика.

Опасаясь посвящать в свою тайну хоть кого-то, он собственноручно, сколько мог, привел запущенное жилье в относительный порядок, купил муку, кое-какие овощи и фрукты, бобы, овсяную крупу, круглую головку великолепно хранящегося сыра канталь, сушеную рыбу, соленую свинину, яйца, вино – одним словом, все, что могло потребоваться цыганке. Он даже приобрел у старьевщика две простые котты – ярко-синюю и темно-зеленую, в цвет им сюрко и пару белых льняных камиз. Священнику доставляло странное удовольствие самое, казалось бы, обыденное дело – покупка необходимых для жизни мелочей. Выбирая глиняную чашку, он с упоением думал о том, как маленькая чаровница будет пить из нее сладкое десертное вино, которое, должно быть, никогда прежде и не пробовала. Пробуя на ощупь шерстяное одеяло или тонкую простынь, сладко вздрагивал при мысли, что она будет на них спать. За этими думами Фролло почти забывал, что цыганка по-прежнему ненавидит его, забывал ее жестокие, колкие слова, забывал, наконец, что он священник и навек повенчан с церковью… Он думал лишь о той счастливой ночи, когда приведет ее в этот уединенный домик и сделает своей.

И вот момент настал. Клод едва дождался, вздрагивая по временам от нетерпения, окончания этого бесконечного дня. Он знал, что с двух до четырех утра монастырь обыкновенно погружен в сонное забытье, поэтому уже без четверти два подходил к заветной келье. Квазимодо, привычно распластавшийся у двери, больше не вызывал гнева: какая, к черту, разница, если с зарей Эсмеральда, наконец, будет принадлежать ему?! Архидьякон, на сей раз не скрываясь, вошел в комнатку. Дрожащий свет крохотной лампадки выхватил бледное лицо мгновенно пробудившейся цыганки, в страхе прижавшей к груди тонкое покрывало.

- Ты готова? – постаравшись придать дрогнувшему голосу успокаивающий тон, спросил мужчина.

- Я никогда не буду готова отдаться грязному, похотливому монаху, – прошипела девушка, гневно сверкнув очами. – Но, зная, что даже виселица пугает меня меньше, вы предусмотрительно не оставили выбора!

Вступать сейчас в спор было не просто глупо, а смертельно опасно, поэтому священник лишь досадливо поморщился и кинул на ее узкое ложе монашеский подрясник и широкий черный плащ, один в один похожий на тот, что был на нем самом.

- Одевайся, - коротко бросил он. – Белый – не тот цвет, в который следует облачаться беглецам.

Сладостные иллюзии, в которых пребывал Фролло последние дни, были безжалостно разбиты единственной фразой. Нетерпеливая радость, с которой он спешил сюда, мгновенно уступила место холодной ярости. Ну почему, почему даже теперь она не может смириться со своей участью и проявить хоть каплю сострадания?! Ведь он же смирился с тем, что колдовская сила этой девчонки оказалась сильнее всего – науки, чести, даже Бога! Да, она вынуждена была уступить, однако сдаваться по-прежнему не собиралось. Это вызывало смешанные чувства: с одной стороны, Клод был раздосадован и даже зол на нее, но с другой – с другой ощущал непонятную гордость за эту ее стойкость и охотничий азарт, еще более распалявший его.

- Отвернитесь, - тихо, но твердо потребовала плясунья.