Горбун склонил косматую голову, пытаясь сдержать наворачивающиеся на глаза слезы. Он был так счастлив просто знать, что она все время находится где-то рядом, что он может украдкой взглянуть на нее, когда пожелает. А теперь… Впрочем, все в этом мире конечно, а уж счастье и подавно. У него нет никакого права пытаться удержать девушку единственно потому, что он без памяти влюблен и не представляет, как будет жить дальше, не зная, жива ли она, увидит ли он ее еще хоть раз. Ему придется справляться с этим самому, а цыганка – пусть она будет свободна и счастлива, пусть вернется к своему капитану или к своим друзьям-бродягам. Ей, и правда, не место здесь, в этой тихой и величественной, словно застывшее время, обители; как и ему, монстру, ошибке природы, не место рядом с ней – совершенной красотой, воплощением чистоты и юности.
- Да, госпожа, я понял, - медленно ответил звонарь, разворачиваясь к выходу. – Никто не должен знать, что вы покинули убежище. Никто не узнает. Бегите к своему Солнцу, танцуйте, пойте, наслаждайтесь жизнью – вам не место в этой клетке. Уезжайте из Парижа, а я буду каждый день молить Иисуса и Богоматерь, чтобы они хранили вас…
С этими словами он покинул келью, едва сдерживая рвавшиеся из груди рыдания. А очаровательное личико прелестницы исказила болезненная гримаса: о, если бы он только знал, что на самом деле ожидает ее за стенами собора!.. Кто будет рядом с ней вместо ее Солнца! Вспомнив о ненавистном монахе, Эсмеральда кинулась за медленно бредшим по коридору Квазимодо и жестами объяснила, что она не все еще сказала ему. Тот послушно вернулся вместе с ней в маленькую келью.
- Послушай, - тихо начала плясунья, затворив дверь и красноречиво жестикулируя. – Тот нож, что был у тебя… Ты не мог бы дать его мне? Мой кинжал, увы, остался во Дворце Правосудия. Мало ли, что может случиться. Я не привыкла чувствовать себя совсем уж беспомощной. Если бы у меня была хоть какая-то защита…
- Вам нужен мой тесак? – удивленно вскинул густые брови глухой. – Но, госпожа, он не так уж мал. Вам трудно будет спрятать его под платьем или где-то еще…
Горбун отчаянно покраснел и забормотал:
- Впрочем, если нож вам нужен, то, конечно. Вот, возьмите, госпожа. И пояс – чтобы вам было хотя бы, куда его повесить, - с этими словами он развязал плетеный ремешок и положил на стол вместе с притороченным к нему тесаком, выжидающе уставившись на девушку своим единственным глазом и силясь понять, довольна ли она.
- Спасибо! – Эсмеральда, действительно, облегченно улыбнулась и ободряюще кивнула своему уродливому спасителю.
- Храните его в память о несчастном, который по первому слову отдаст за вас свою ничтожную жизнь, - грустно произнес Квазимодо и, поняв, что больше от него ничего не требуется, похромал в колокольню. Бедняга, он уповал на то, что литые пузатые подруги, единственные навсегда венчанные с ним, помогут хоть немного утолить ту тоску, что навек поселилась в сердце с появлением в его жизни маленькой цыганки.
…На следующий день, когда вечерняя служба закончилась и монастырь затихал в преддверии короткой летней ночи, звонарь, по устоявшейся после покушения архидьякона традиции, счастливое спасение от которого несколько добавило теплоты в отношение к нему Эсмеральды, принес плясунье скромный ужин. Однако, вопреки обычаю, не исчез тут же в сумраке коридора, а мялся у порога, не решаясь ни войти внутрь, ни заговорить.
- Квазимодо?.. – видя его терзания, девушка осторожно дотронулась до горбуна и адресовала ему вопросительный взгляд.
- О, госпожа!.. – горестно воскликнул тот, поднимая на нее свой единственный глаз, но тут же вновь отворачиваясь. – Я должен кое-что рассказать вам. Но это вас ужасно расстроит, я знаю… А мне легче выносить ваши укоры, нежели вашу грусть.
- Продолжай!.. – Эсмеральда была взволнована до крайности и устремила на глухого умоляющий взгляд, предчувствуя уже, что тут есть какая-то тайна, касавшаяся неудачной попытки ее уродливого друга устроить ей встречу с Фебом.
- Помните, госпожа – о, вы, конечно, помните тот день! – когда я должен был привести к вам военного в красивом мундире и блестящих доспехах?.. Я сказал вам, что не нашел его – я солгал.
На этом месте звонарь замолчал, увидев, как вскрикнула и пошатнулась та, ради улыбки которой он пошел бы и в ад. Ему хотелось поддержать ее, подхватить вмиг ослабевшее, невесомое тельце, как в тот день, когда он спас ее от виселицы – о, никогда не забыть ему тех коротких минут всеобъемлющего счастья и бесконечного триумфа, когда лежала она, почти бездыханная, вырванная им у самой костлявой, в его объятиях.