Читаем Счастливый человек. История сельского доктора полностью

Нечто подобное происходит и при смерти. Доктор – знакомец смерти. Когда мы зовем врача, то просим его вылечить нас и облегчить страдания, но, если он этого сделать не может, мы просим его засвидетельствовать смерть. Ценность свидетельства доктора состоит в том, что он видел умирание много раз. (Это, как молитвы и последние обряды, реальная ценность, которая когда-то была у священников.) Он живой посредник между нами и многочисленными мертвецами. Он принадлежит нам и принадлежал им. И нашим утешением, которое дает врач, является ощущение некоего братства.





Было бы большой ошибкой «нормализовать» мои слова, заключив, что поиск пациентом дружелюбного врача естественен. Его надежды и требования, какими бы противоречивыми, скептическими и неявными они ни были, гораздо глубже и тоньше.

Во время болезни разрываются многие связи. Болезнь разделяет и создает искаженную, фрагментированную форму самосознания. Врач через допустимую близость с больным компенсирует разрывы связей и подтверждает социальную значимость пациента.

Когда я говорю о братских отношениях – или, скорее, о неоформленном ожидании пациентом братства, – я не имею в виду, что врач должен вести себя как настоящий брат. От него требуется, чтобы он признал своего пациента с уверенностью идеального брата. Функция братства – это признание.

Это личное и глубоко интимное признание необходимо как на физическом, так и на психологическом уровне. Оно в первую очередь и составляет искусство постановки диагноза. Хорошие диагносты встречаются редко не потому, что врачам не хватает знаний, а потому, что большинство из них не учитывают релевантные факторы: эмоциональные, исторические, экологические, физические. Они занимаются поиском конкретных заболеваний, а не истины о человеке, которая может указывать на различные заболевания. Возможно, вскоре компьютеры будут ставить диагнозы. Но данные, загружаемые в программу, всё равно должны быть результатом интимного, личного признания пациента.

На психологическом уровне признание – это поддержка. Как только мы заболеваем, у нас появляется страх уникальности болезни. Мы спорим с собой, ищем рациональное объяснение, но страх остается. Для этого есть веская причина. Болезнь как неопределенная сила представляет собой потенциальную угрозу самому нашему бытию, а мы обязаны в высшей степени осознавать уникальность этого бытия. Другими словами, болезнь делит с нами нашу уникальность. Опасаясь ее, мы принимаем болезнь и делаем своей собственной. Вот почему пациенты испытывают облегчение, когда врачи дают название их состоянию. Название значит мало; они могут ничего не понимать в терминах; но, поскольку появилось название, они начинают бороться. Добиться признания симптомов, определить их, ограничить и обезличить значит стать сильнее.









Процесс, в котором участвуют врач и пациент, – диалектический. Врачу, чтобы полностью признать болезнь – я говорю «полностью», потому что признание должно быть сформулировано так, чтобы указать на конкретное лечение, – необходимо сначала признать пациента как личность: но для пациента – при условии, что он доверяет врачу, а это доверие в конечном итоге зависит от эффективности лечения, – признание врачом его болезни является помощью, потому что оно отделяет и обезличивает недуг [9].

До сих пор мы обсуждали проблему упрощенно, предполагая, что болезнь – это то, что случается с пациентом. Мы игнорировали роль переживания болезни, эмоциональные и психические расстройства. Оценки врачей общей практики того, сколько клинических случаев на самом деле зависит от подобных факторов, варьируются от пяти до тридцати процентов: возможно, это связано с тем, что порой тяжело отличить причину от следствия, к тому же во всех случаях играет роль стресс.

Большинство несчастий похожи на болезнь в том смысле, что они тоже обостряют чувство уникальности. Всякое разочарование усиливает ощущение собственной инаковости и подпитывается им. Объективно говоря, это нелогично, поскольку в нашем обществе разочарование и несчастье гораздо более распространены, чем удовлетворенность. Но это не объективное сравнение. Речь идет о неспособности найти подтверждение себе во внешнем мире. Отсутствие подтверждения приводит к ощущению тщетности. И это чувство тщетности – суть одиночества; ведь, несмотря на все ужасы истории, существование других людей всегда обещает возможность достижения цели. Любой пример вселяет надежду. Но убежденность в своей уникальности уничтожает все эти примеры.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное