Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет

Рыхлость азиатского «я» проявляется и в языке. В китайском нет понятия «индивидуализм» (ближайшее к нему по значению слово переводится как «эгоизм»). В японском и корейском слово, обозначающее человека, переводится как «человек среди [других]». Большинство исследований показывают, что у азиатов самооценка ниже, чем у жителей Запада. Ричард Нисбетт рассказал о своем друге японце, который заметил, что американцы всегда стремятся поднять самооценку друг другу. «Если кто-то произнесет речь, ему скажут: „Отличная речь, чувак“, – и не важно, если речь была плохой. В Японии же скажут: „Мне было так тебя жаль. Ты так сильно нервничал“. Японцы не считают обязательным поднимать друг другу самооценку. И конечно, Америка задала тон для подобной чепухи. А в самой Америке тон в таких вопросах задает Калифорния. По сути, чем дальше на запад, тем больше индивидуализма, тем больше заблуждений по поводу выбора, больше упора на чувство собственного достоинства и собственного-всего-остального до тех пор, пока все это не плюхнется в Тихий океан. Не знаю, в курсе ли ты, что в Калифорнии на повышение самооценки выделяют бюджетные средства?»

«Кажется, я что-то такое читал», – ответил я.

«Как раз тогда в управлении образования города Анн-Арбор, штат Мичиган, что неподалеку от того места, где я живу, решали, какая задача для их школ важнее: давать знания или поднимать самооценку. Выиграла самооценка».

Поскольку западное «я» представляет собой непрекращающееся повествование, герой которого стремится к совершенству, то неудивительно, что эта же модель отражается и в тех историях, которые рассказываем мы сами. В греческих мифах отважные герои часто отправляются в невероятные приключения, в погоню за опасными чудовищами или впечатляющими наградами. В миф превратилась вера в то, что огромная сила может быть сосредоточена в руках одного человека, который, сражаясь и проявляя храбрость, способен изменить чужую жизнь и весь мир к лучшему. Кажется, что вот уже 2500 лет мы пересказываем все те же истории и живем ими. Мы направляем свои жизни и оцениваем собственную значимость с оглядкой на их сюжеты. Они формируют наши представления не только о достойной жизни, но и о том, кем мы должны стать. Тогда я задался вопросом: если последователи Конфуция не стремились к личной выгоде и славе, как мы, отразилось ли это в их мифологических традициях? Отличаются ли их истории от наших? «Очень интересный вопрос, – сказал Нисбетт. – Казалось бы, он должен был прийти мне в голову раньше, но нет».

Тогда я решил спросить профессора Ыйчхоль Кима. Я надеялся обнаружить не только отличия восточных сюжетов, но и то, как эти отличия отражаются в эго жителей Азии. В таком случае это стало бы еще более серьезным свидетельством того, что культура и «я» действительно симбиотически связаны друг с другом.

«На Востоке, – начал объяснять доктор Ким, – легенды отличаются». В них дело не столько в богатствах, любви прекрасной дамы или доблести многочисленных героев, на которых держится каркас сюжета. Главное в них – гармония. Вот какую форму имеют многие традиционные азиатские рассказы: вначале некий инцидент, например убийство, описывается с точки зрения нескольких свидетелей, а затем происходит такой поворот, после которого все эти свидетельства складываются в единую картину. Но не думайте, что эта картина будет простой. «Ясного ответа никогда не дается, – говорит Ким. – Нет никакой развязки. И никакого счастливого конца. Остается лишь вопрос, на который вы сами должны дать ответ. В этом и заключается прелесть рассказа».

«И автор никак не намекает, чья точка зрения была верной?» – спросил я.

«Они все верны. И одновременно ошибочны. Вот так!»

Кроме того, в восточной литературе есть такой тип сюжета (он называется «кисётенкецу»), когда вначале происходит какой-то инцидент, а затем следует другое, вроде бы не связанное с ним событие, благодаря которому мы начинаем видеть первый инцидент в ином свете. Таким образом нас подталкивают к поиску гармонии между двумя событиями. «Самое непонятное в восточных рассказах – отсутствие концовки, – считает профессор Ким. – Жизнь тоже не предлагает простых и ясных ответов. Вы должны найти их сами». Восточный автор вряд ли попытается чему-то нас научить с помощью своей повести. Да и как это возможно, если ни герой, ни автор не могут знать всей истины? «Как кто-то может познать абсолютную истину? Человек способен рассказать лишь то, что знает сам. Вы на Западе воспринимаете человека как объект. Однако это заблуждение. Человек – субъект. Люди погружены в себя. Все, что я вижу и чувствую, я наблюдаю со своей личной точки зрения. Но кто-то другой может видеть меня с иной стороны, а кто-то третий – как-то еще. Истина открывается тогда, когда мы принимаем и ценим все три точки зрения. Тогда и наступает гармония. Но на Западе есть только хорошее или плохое. Это упрощение». Когда восточные мыслители говорят о «развитии эго», они имеют в виду процесс обучения тому, как находить гармонию между разными точками зрения. «Это путь мудрости».