Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет

Пожалуй, самое удивительное и показательное отличие наших сюжетов наблюдается в принципиально сфокусированном на «я» жанре автобиографии. Что может быть очевиднее, чем повествование о жизни реального героя? И как еще о ней рассказать, если не через переживание жизни героя с его точки зрения, описание его решений и взглядов на происходящее с ним в центре сюжета? Однако, по словам профессора Ци Вана, за последние почти две тысячи лет «вы едва ли найдете настоящую автобиографию» в китайской литературе. А те, что есть, едва ли похожи на знакомый нам жанр. В Китае описание жизни видного человека обычно не включает в себя его мнений или субъективных фактов о нем. Напротив, для него характерно «тотальное вытеснение личной точки зрения». Вместо того чтобы находиться в центре истории, протагонист традиционно показывается в роли наблюдателя, стоящего «в тени».

Конечно, отсюда не следует, что в восточной литературе нет сюжетов, сфокусированных на «герое» в его западном понимании. Но, по словам профессора Кима, восточный герой иначе добивается своего звания. «В западных сюжетах герой сражается со злом, истина торжествует, а любовь все побеждает, – отмечает он. – В Азии же героем становится человек, который жертвует всем и заботится о своей семье, общине и стране».

Литературу наших культур объединяет то, что и в той и в другой описываются перемены. На Западе мы храбро стремимся управлять переменами, в то время как для восточной литературы характерен поиск пути приведения их к гармонии. Но так или иначе, основная задача всех историй – научить нас выживать в этом пугающем, вечно меняющемся мире. Процитирую меткое высказывание профессора Роя Баумайстера: «Жизнь – это вечные перемены с тоской по постоянству». Откуда бы ни были мы родом, истории учат нас, как добиться этого постоянства. Они учат нас, как обрести контроль.

Почему это так важно? Дело в том, что все это возвращает нас к теме самоубийств. Выяснив, каким образом культурные сюжеты формируют наше «я» и нашу жизнь, я задался вопросом: быть может, самоубийства перфекционистов – это истории, пошедшие наперекосяк? В «лаборатории по изучению самоубийств» Рори объяснил суицидальное состояние как чувство унижения и поражения, от которого никуда не деться. «Ты оказываешься в ловушке и не видишь выхода, с работой лучше не станет и так далее». Эти слова напомнили мне о греческом видении ада, о Сизифе, снова и снова толкающем камень в гору, пока тот не скатится.

На Западе мы ожидаем, что наша жизнь будет развиваться по типичному греческому пути: каждый день мы будем с чем-то бороться, получать награды, улучшать свою жизнь и, возможно, окружающий мир, целенаправленно двигаясь к совершенству. Возможно, подумал я, эго перестает выполнять свою функцию, когда мы теряем контроль над собственной историей. Дебби, Грэм, Росс, Мередит и я – все мы старались, но так и не приблизились к совершенству, которого, как мы ощущали, требовала от нас культура. Мы застряли, и наши сюжеты застопорились. Неужели наши судьбы – это греческие мифы о герое, в которых что-то пошло не так? В этом ли крылась наша проблема?

Беседуя с профессором Кимом, я понял, что наткнулся на способ проверки своей теории. Если самоубийства суть неудавшиеся героические истории, связаны ли тогда самоубийства азиатов с конфуцианскими сюжетами? Были ли у них отличные от наших причины свести счеты с жизнью и соответствовали ли они их представлениям о герое как о человеке, который жертвует собой и остается верен своей группе?

Я был поражен, но ответ оказался положительным. В конфуцианской культуре причины, по которым люди решают расстаться с жизнью, часто отличаются от наших, причем именно так, как этого можно было ожидать. На Востоке неудачниками считаются те, кто пренебрегает своим долгом и не старается привнести гармонию в жизнь группы. Для женщины в таком чрезвычайно патриархальном обществе это может быть долг перед семьей. «Когда человек не может позаботиться о детях, он убивает детей, а затем себя», – рассказал мне профессор Ким.

«И часто такое случается?»

«Да. Недавно муж с женой решили убить своих детей, а затем покончить с собой, так как они не могли о них позаботиться».

В Китае коррумпированные чиновники нередко сводят счеты с жизнью, чтобы остановить расследование и позволить своей семье сохранить нечестно нажитое добро. В 2009 году южнокорейский президент Но Му Хён спрыгнул с обрыва после обвинений во взяточничестве. «Он покончил с собой, чтобы уберечь жену и сына, – сказал профессор Ким. – Только так он мог остановить расследование». Между тем в Японии самоубийства крупных бизнесменов и политиков давно считаются поступками чести. «Генеральный директор компании должен считать ее своей семьей, – объяснила мне профессор антропологии Чикако Озава де Сильва. – Вместо того чтобы сказать: „Привет, я Дэвид“, в Японии говорят: „Привет, я Дэвид из Sony“», – говорит она.

«Даже в неофициальной обстановке?» – спросил я.

«Даже на самых неформальных вечеринках».