Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет

В представлении Фрейда психоаналитик – в каком-то смысле священник нового типа – должен был раскрыть эти невидимые силы внутри нас и вывести их из подсознания в сознание. «Фрейд считал психоаналитика эдипальной фигурой: тем, кто стремится к самопознанию и познанию других, не важно, какой ценой», – пишет профессор Хелен Моралес. Пациенты приходили к великому доктору на сеансы психотерапии по адресу улица Берггассе, 19, в районе Вены под названием Альзергрунд, в кабинет, полный книг и вещей, отсылающих к заре западного «я». Они ложились на его знаменитую кушетку, откуда могли любоваться висящей чуть правее на стене копией картины Жана Огюста Доминика Энгра «Эдип и Сфинкс». «Безусловно, психоанализ появился отчасти благодаря неврологии, которую изучал Фрейд, – пишет Моралес. – Но именно классическая мифология вдохновила его изначально, став опорой и обоснованием фундаментальной теории психоанализа». Она считает, что «без древнегреческих мифов не было бы и психоанализа».

В XV веке древнегреческие и римские идеи пережили Возрождение, благодаря которому западное «я» в итоге смогло вылезти из своего пыльного чулана. Разумеется, это не простое совпадение, что Возрождение происходило в том же месте и в то же время, когда мы учились по-новому сходиться с людьми и обходить их. Его центрами стали крупные торговые узлы Генуи, Флоренции и Венеции – величественные центры, где кипели жизнь и мысль и которые нельзя не сравнить с древнегреческой «цивилизацией полисов»; именно там зародился современный капитализм с его долгами, кредитами, могущественными банкирами и бумажными деньгами.

Даже если оставить в стороне Возрождение, исторически переход от христианства к открытию бессознательного можно назвать революцией. В конце концов это стало началом эры современной психологии. Но с моей точки зрения, несмотря на то что Фрейд и его коллеги подготовили необходимый материал для следующей главы в истории западного «я», они лишь взглянули на проблему с другой стороны. Люди по-прежнему оставались несовершенны. Им все равно приходилось исправлять свои недостатки. Исцелить себя можно было только путем бесконечной войны с самим собой, порочным с самого рождения. Фрейд был просто светским вариантом святого Бенедикта, полным ненависти к себе и страшащимся секса. Истинная революция произошла западнее, в Соединенных Штатах Америки. Именно там понимание того, кто мы есть и кем должны быть, претерпело коренную трансформацию и обросло богатым набором новых черт, многие из которых остаются с нами по сей день.

В 1936 году с Фрейдом произошел совсем непримечательный, казалось бы, случай [35]: к нему пришел один из представителей этой революции. Фриц Перлз был немецким психоаналитиком еврейского происхождения, который открыл для себя фрейдизм, когда еще ребенком испугался, что мастурбация вызывает у него проблемы с памятью. Бежав из охваченной антисемитизмом Европы, он нашел защиту в Йоханнесбурге, где добился профессионального успеха. Перлз обладал большим самомнением и, являясь сторонником Фрейда, по прибытии на конференцию в Вену решил нанести ему внезапный визит, дабы выразить свое почтение. Судя по всему, он ожидал теплого приема и потрясающей встречи двух великих умов. Однако когда Перлз нашел дом своего кумира, Фрейд лишь слегка приоткрыл дверь.

«Я приехал из Южной Африки, чтобы показать вам свою работу и лично познакомиться с вами», – объяснил Перлз.

Повисла пауза.

«Ну что ж, – ответил наконец Фрейд. – И когда вы собираетесь обратно?»

Момент вышел неловким. Они недолго и натянуто побеседовали, а затем Фрейд закрыл дверь. Перлз ушел, чувствуя себя потрясенным и униженным. Он так никогда и не простил Фрейду этого пренебрежения, а некоторое время спустя и вовсе отрекся от его взглядов. Несколькими десятилетиями позже, далеко на Западе, его новые идеи о том, кто такой человек и каким ему следует быть, завоевали такую популярность, что Перлз занял собственное важное место, став, наряду с Фрейдом, одним из тех крикливых призраков, которые образуют современное «я».

Книга четвертая Хорошее «я»

Счастливее всего я, когда путешествую один. Мне нравится все: и верхний этаж автобуса зимой, и как проносятся мимо дома и холмы, когда сидишь у окна в вагоне, и полет с присущей ему драматичностью: сутолока и волнение аэропорта; огромные летающие машины, чьи носы едва не касаются стеклянных стен терминала затем лишь, чтобы с ревом взмыть над планетой. Я люблю дешевую еду и движение вперед; чувство, что выполняешь миссию, где есть завязка, кульминация и развязка. Люблю толпы, они успокаивают: я окружен другими, в то же время чувствую себя в безопасности – ведь я такой же незнакомец, как они. Со мной никто не заговорит, но в то же время они будут рядом, я смогу в некотором роде получить подпитку от их близости. Чтение, музыка, кино и долгие, долгие мили в компании, где никто не знает твоего имени, – идеальное общество.