Семь жизней. Рукопись неизданного романа

– Не станем, – решительно отрезал Кирилл, – ты не смог со своими старыми взглядами приспособиться к новой жизни. Сейчас никто о тебе не позаботится, если ты сам о себе не позаботишься. К примеру, я о себе позабочусь, поверь мне. Завтра меня не пугает.

– А если завтра война? – Петрович отвернулся от Алика и напал на Кирилла. – Или полетит власть твоя к чертям собачьим? Ты и тогда будешь таким уверенным?

Но вот в чём беда – элита не имеет права только наслаждаться, снимать сливки только с вкусного, первенствовать только в хорошем, но и в невкусном, и в плохом, и в страшном даже в большей степени ей необходимо доказывать свою состоятельность, свою эффективность – а равно и эффектность, иначе такая элита – не элита, такая элита – злокачественная опухоль, которую нужно срочно, пока не поздно, удалить, вырезать и выкинуть на самое дно, на помойку, где ей самое место.

В древности знать выделилась именно так. Знать состояла из храбрых и умелых воинов. Когда начиналась очередная война, они первыми шли умирать. Кто-то должен был их кормить. Их кормили те, кто побаивался смерти, сторонился войны, не мог сам себя защитить. Война была лакмусовой бумажкой для элиты. Боявшийся воевать должен был отправиться работать или молиться, чтобы война не наступала.

– Войны не будет, – ещё решительнее отрезал Кирилл.

И вдруг как будто взорвалось что-то за окном с пронзительным треском. Крыша домика застонала чаще и яростнее, будто содрогаясь под напором разлетевшихся осколков. Будто взрывной волной распахнулась дверь, и в комнату ввалился обжигающий вихрь из капель дождя, холодного воздуха и невыразимой тоски.

Алик бросился закрывать её. Кирилл вздрогнул от внезапно охватившего страха прежде, чем понял, что за окном просто-напросто ветер повалил сухое дерево.

– Ветер, – выдохнул он.

Но Артём, стоявший у окна, бледный и какой-то опустошённый, холодно возразил:

– Да это уже не ветер, это похоже на ураган. Сколько времени?

Кирилл взглянул на часы:

– Пять. Думаешь, до семи уляжется?

– Не знаю…

– Да стихнет, конечно. Я так думаю… – беззаботно предположил Петрович.

Алик подошёл к столу и, налив себе пива, спросил:

– Будет кто ещё?

Кирилл подвинул к нему свой стакан. Он не мог оставаться в меньшинстве и дальше. Теперь, когда в ходе разговора там оказался Петрович, он с готовностью переместился в большинство. Спор с Петровичем, как представлялось ему, снова сблизил с Аликом, да и с Артёмом тоже неким образом, округлил шероховатости.

Выпили. Помолчав, налили ещё по одной и снова выпили. Петрович, чуть-чуть не допив свою водку, стремительно «окосел». Алик, посмотрев на него с негодующим отвращением, сказал:

– Тебе надо, отец, проспаться.

Петрович беспрекословно встал и, расстелив свой плащ на полу, лёг.

– Не обижайтесь на меня, ребята, – пробормотал он тихо и еле разборчиво.

«Сам на себя обижайся!» – в сердцах ответил ему про себя Кирилл.

Его отсутствие за столом могло повлиять только благотворно. А его присутствие вообще, в целом, как-то уже стерпелось. По крайней мере, из «большинства» не выглядело таким выпячивающимся и безмерным.

Вторая баклажка закончилась, и третью парни открыли с особенным чувством. По крайней мере, так чувствовал Кирилл.

Время шло, страсти как будто улеглись. Можно расслабиться, подождать немного и валить отсюда на автобус, несмотря на то, закончится проклятый дождь или нет, теперь он уже не имел того важного, основополагающего значения, что раньше.

По прежнему беспокоил только всё более и более нараставший холод.

Алик же с Артёмом выглядели спокойнее, непринуждённей что ли, в этом отношении. Да, конечно, они ёжились, потирали себя время от времени, но не так навязчиво и обречённо, как Кирилл. Возможно, их согревало изнутри большее количество выпитого алкоголя. Особенно та, подлитая им в пиво Петровичем, водочка.

Увидев, как Алик кивнул Артёму головой в сторону Петровичевой бутылки с остатками водки – мол, будешь? – и Артём моргнул запьяневшими глазами – мол, буду – Кирилл не выдержал.

– Мне тоже налейте этой дряни… – попросил он.

Конечно, ухмылка, возникшая на лице Алика, не могла укрыться от его глаз, но сердце повременило отзываться на неё обидой. Кирилл не хотел нарушить зыбкую тишину ненапряженности, установившуюся вслед за «отходом» Петровича.

Алик разлил водку в три стакана. Вышло ровно по пять капель. Добавив пиво, он с легкой иронией произнёс тост:

– За отцов.

Столкнув стаканы, выпили.

– Мой отец миллион заработал не то, что этот Вован Петрович, – добродушно сообщил Кирилл. – И я заработаю.

– А зачем он тебе, миллион-то? – спросил Алик, с аппетитом поглощая ветчину.

Кирилл удивился:

– Как зачем? Зачем всем миллион? Чтобы жить достойной жизнью.

– Кто достойно живёт, тот и без миллиона достойно живёт, – возразил Артём.

– Это кто же?

– Да много святых людей было.

«Опять он о Боге своём», – пробежала тревожная мысль, и Кирилл поспешил замять её шуткой:

– Так я же не святой. Я пожить хочу!

Артём как-то многозначительно вздохнул. А потом не менее многозначительно совсем умолк.