Семь жизней. Рукопись неизданного романа

Кирилл не любил людей, ограниченных интеллектуально. Кирилл не любил людей невежественных, из-за своего слабоумия не уважающих других. Другие ведь тоже думают. И порой гораздо лучше.

Кирилл решил напомнить Пашку об этом, но мягко так, вскользь, по-доброму:

– Тут нигде не ловит. Даже на дороге. Что бы мы тут сидели-то, Паш? Я бы домой позвонил, за мной отец приехал бы!

Пашок нетерпеливо похлопал себя по коленям. Было видно, как тяжело и мрачно отражался на его лбу мыслительный процесс. Но он боролся, всё время стараясь обратить мысли в действие. Сначала он схватил лежавший на столе брелок с ключами от машины, будто собираясь уезжать немедленно. Потом, засомневавшись, убрал ключи в карман, вытащил мобильник и с надеждой нажимал на кнопки. Наконец, оставив и это, поискал что-то в карманах. Там лежали ключи, и тогда всё началось заново. Так повторилось несколько раз, пока у него не появилась новая цель – маленькое, занесённое снегом окошко. Подойдя к нему, он долго всматривался в узкие прогалы. Там, возле окна, его мысли оформились так:

– Ладно… Выберемся, на, с кем не бывает. Кирюх, ты нормальный пацан, сходи с Наташкой к машине. Она знает, куда идти. Тут рядом. А мы пока выпьем. Батя, наливай!

Короче, всем дал распоряжения. Только неполюбившегося Алика и аморфного Артёма не тронул.

Однако Петрович снова раскис. Он только смотрел прямо перед собой невидящими глазами, в одну точку, которая, видимо, так его загипнотизировала, что контроль над собой окончательно покинул его. На губах его застыло выражение отвращения – то ли к выпитому, то ли к происходящему, то ли к самому себе. В углах губ скопилась высохшая слюна.

Пашок, увидев эту картину, разозлился:

– Сучий потрох! Опять нажрался. Пацаны, оттащите, где он спал. Пусть дальше дрыхнет.

– Сам… – ожил Петрович и, с огромным трудом поднявшись, вернулся на свой плащ.

Наташа встала и подошла к двери.

– Ты идёшь, Кирилл?

Теперь, кроме прежнего призыва глаз, со всей чёткостью послышался и призыв слов. Так обнажённо и откровенно всё это выглядело – по крайней мере, так казалось самому Кириллу, – что он замялся. То ли страх, то ли малодушие заставили сделать попытку увильнуть, уклониться от этого призыва:

– У меня одежда мокрая…

Попытку похоронил сам Пашок.

– Возьми куртку мою, – сказал он невозмутимо и, раздевшись, бросил Кириллу свою кожанку, а Наташе ключи от машины.

Кирилл испытывающе взглянул на него, но тот, устало присев за стол, отвернулся. Тогда он надел куртку, и они с Наташей вышли.

Крыльцо занесло снегом, и вокруг была самая настоящая зима. Деревья, земля, шоссе – всё стало белым и холодным, как будто и не было тех тёплых апрельских дней, не было веселых ручейков, не было невесёлой слякоти, не было бурных – соскучились за долгие месяцы холодов – пикников на природе – а кто-то уже и искупаться успел; как будто не было весны, как будто не было вместе с ней чаянья лета, планов, предложений, желаний – всё потонуло в этой бескрайней безжизненной пустыне.

Птицы испугались и спрятались где-то в своих гнёздах и укрытиях. На шоссе ни одной машины не было. Да и попробуй, разгляди там что-нибудь. Мело, кружило – голову не поднимешь, острые снежинки норовили в глаза впиться и выколоть их. Больно было смотреть вперёд или вдаль куда-нибудь. Только под ноги. А под ногами сугробы навалило…

Так они дошли, сгорбившись, до тропинки справа от домика. Кирилл помог Наташе перепрыгнуть через сваленное дерево, и она взяла его под руку. На тропинке в плотном окружении растительности идти стало гораздо легче – всё-таки ветер не мог обрушиться сюда со всей своей яростью.

– Как вас угораздило оказаться-то здесь? – спросила она.

– Дождь виноват, – коротко и сухо ответил он.

Такой тон вышел сам собой, вырвался нечаянно – отвечая на опасения сердца, на смятение воли и на сомнения ума относительно того, что вдруг могло бы произойти между ними.

Нужно ли ему это теперь? Тем более с ней? С одной стороны, он не привык отказываться и всегда удовлетворял желание девушки. С другой же – здесь это не входило в его планы. Точнее, так не входило. С третьей стороны – а она была – льстило внимание, оказанное ему, когда вокруг было столько парней, льстило, что ему отдано предпочтение. И, наконец, с четвертой – дух замирал от потенциальной опасности, и в этом были и леденящий страх, и необычайное наслаждение.

– Я вас испугалась даже. Мы никого не ожидали встретить.

– Мы тоже.

– Вы какие-то странные…

– Мы? – он улыбнулся. – Это они странные. Один – панкушник недоделанный, а другой – батюшка. Я уж молчу про алкаша.

– Кто это батюшка?

– Да Артём. С бородкой такой, рыжий.

– Он что, правда, батюшка? – она приостановилась недоверчиво.

– Да хрен его разберёт. Сказал, что будет батюшкой. Да ну его! Сидит, ни с кем не общается. Кто знает, что у него на уме? Может, он маньяк?

Она засмеялась и повисла на его руке:

– Может! А что, вы не знакомы разве?

– Да я их, как и вас, в первый раз вижу!..

– А они из А. тоже?

– Да. Кстати, может, всё-таки уговоришь Пашу? Машину толкнём и поедем потихоньку?