Семейное дело

…Отец и мать стояли в коридоре, и, уходя от них, Ольга все оборачивалась, как бы стараясь убедиться, что они здесь и никуда не денутся. Большая, тяжелая мать с большими руками, сложенными на животе, и маленький отец, мнущий свою драную шапчонку. Потом она увидела, что отец перестал мять шапчонку и несколько раз махнул ей — мол, не бойся, иди! — и вдруг быстро перекрестил Ольгу сложенными в щепоть пальцами.

Учительница привела Ольгу в класс, и она замерла у порога, потому что все, кто там был, повернулись к ней, и первым движением Ольги было выскочить обратно, в коридор, где стояли отец и мать. Но учительница подтолкнула ее, а другая учительница, которая что-то писала на черной доске, недовольно спросила:

«Новенькая?»

Этот строгий, недовольный голос словно прижал Ольгу к двери, и уже не страх, а ужас охватил ее, так что казалось — она шагу не сможет ступить туда, вперед, в загудевший класс.

«Тихо! — прикрикнула учительница у доски. — Почему так поздно? Через полтора месяца… Ну, что же ты молчишь? Ты немая?»

За Ольгу ответила другая учительница и снова подтолкнула:

«Иди и садись».

А класс уже радостно подхватил: «Немая, немая!»

Рядом с ней оказался мальчик в серой курточке и замотанной старым шарфиком головой. Из-под шарфика виднелась вата.

«А у меня ухо болит, — тихо и серьезно сказал мальчик, помолчал и добавил: — А ты на самом деле немая?»

«Нет», — сказала Ольга.

Очевидно, она сказала это слишком громко — в классе засмеялись, учительница обернулась.

«Новенькая, как тебя зовут?»

«Оля».

«Ты разве не знаешь, что в классе, на уроке, надо вести себя тихо?»

«Знаю».

«Встань», — шепнул ей мальчик.

«Правильно, Сережа. Когда разговариваешь с учительницей, надо вставать».

Ольга встала.

«Ну вот и постой немного. Внимание, дети…»

Что-то щелкнуло Ольгу по затылку раз и другой. Она обернулась — туго скатанная и согнутая бумажка больно ударила, на этот раз в щеку. С задних парт в нее стреляли из рогаток. Она увидела — тонкие резинки надеты на пальцы. Еще один щелчок, на этот раз в шею.

Учительница ничего не видела. Она писала на доске цифры. А Ольга стояла и плакала — от страха, бессилия, неожиданности, обиды, боли…

Все это она помнила потом отчетливо.

И помнила, как встал Сережа с замотанным ухом, спокойно прошел в конец класса, ударил одного мальчишку деревянным пеналом по голове, вернулся и так же спокойно сел на свое место.

Стрельба прекратилась сразу же. Учительница стояла, отвернувшись, и ничего не заметила.

Это было как чудо. Как будто все сразу переменилось, и страх ушел.

Когда раздался звонок, она не поняла, что сейчас будет переменка. Она просто не знала еще, что есть звонки и переменки. Она продолжала стоять, когда все сорвались со своих мест и побежали в коридор. Потом вышла и учительница. Ольга все стояла, а Сережа с завязанным ухом сидел рядом.

«Ты никого не бойся», — сказал он, доставая из парты портфель.

«Я не боюсь».

«Ты где живешь?»

«На реке».

Он не удивился. На реке так на реке.

«Читать умеешь?»

Она кивнула.

«А у меня вот двойки, — вздохнул он. — Такая неприятная досада…»

Она поглядела на его тетрадку, лежавшую на парте. Точно такая же, как и у нее, — зелененькая, и вещий Олег стоит над черепом своего коня, а снизу написано: «Сережа Ильин».

«А у тебя очень болит?» — спросила она.

«Ничего, — ответил Сережа Ильин. — Теперь уже не очень».

…В первом классе она так и недоучилась: как только прошел ледоход, баржа тронулась в путь, и во второй класс Ольгу отвели в Чистополе. Опять она опоздала, опять была поздняя, холодная осень, и на рынке, возле самой школы, продавали замороженное в мисках молоко.

Робкая, молчаливая, на переменах она забивалась в угол, ее дразнили, дергали, иногда поколачивали, и она тихо плакала, а потом, уже дома, на барже, заново переживая прожитый день, представляла себе, как вдруг появляется Сережа Ильин и сразу становится хорошо — все его боятся и никто ее не трогает. Она не помнила Большой город, только Сережу Ильина, потому что он был для нее пока что первым и единственным спасителем от непонятной и пугающей жестокости. Даже отец не мог ее защитить. Отец сам нуждался в чьей-нибудь защите. Временами она представляла себе, как им было бы хорошо вчетвером: Сереже, ей, отцу и Трезорке. Матери в этих мечтаниях места уже не отводилось.

Особенно она ждала счастливого появления Сережи, когда ее силком, помимо воли, втягивали в грубые игры. «Ты Москву видала?» — «Нет». Ее хватали за голову и приподнимали: «Во-он она, видишь?» «А как крапива кусается, знаешь?» — «Нет». Двумя руками ее хватали за запястье и начинали крутить в разные стороны — больно до слез, а ребята хохочут, — вот какая она, крапивка-то! А в общем, ребятам с ней было неинтересно: ни в гляделки она не умеет играть, ни в догонялку — дохлярик, одним словом. Молчит весь день и только козьими глазами моргает.