Читаем Семейное дело полностью

Штока вылечили. Ильин уехал. Время от времени — к праздникам — он получал поздравительные открытки, и вдруг пришла телеграмма: «Получил назначение Большой город готовь встречу оркестром ужином виллой Шток». Его назначили мастером, вместо виллы дали комнату в большой коммуналке. «Других мест не было?» — спросил его Ильин. «Были», — ответил Шток. «Ну так чего ж ты поехал сюда?» — «А здесь ты», — как-то очень просто сказал Шток.

Сейчас Ильин мог бы и не вызывать его, все было решено, просто ему хотелось еще раз просмотреть технологию и успокоиться.

— Ну чего ты психуешь? — спросил Шток. — Обе «десятки» сработают с разрывом в пять минут, за это я свою голову кладу. За шихтой прослежу сам. Валом валить, что под руку попадется, не будем. Ну а Чиркина и Коптюгова ты и без меня хорошо знаешь. Зачем же так терзать самого себя?

Там, за толстенными стеклами очков, были добрые, всегда грустные глаза.

— Знаешь, — сказал Ильин, — когда все очень хорошо, мне не по себе. Надо было бы вызвать Малыгина, но не могу с ним разговаривать…

— Погоди, — остановил его Шток. — Давай проиграем ситуацию. Ну, что может случиться? За плавку я ручаюсь. Постучим по деревяшке — у нас уже давно не было никаких чепе на плавильном. Крановщика? Тут тоже все вроде бы в порядке. Остаются формачи. Не думаю, чтобы напоследок Малыгин сработал спустя рукава. Ему надо уйти с хорошей характеристикой. Да и ты, как мне рассказывали, по три раза в день ходил туда, на формовочный.

— Ходил, — кивнул Ильин. — Отливка-то восемнадцать тонн, между прочим!

— Ну и что? — удивился Шток. — Боишься за плотность подушки?

— А черт его знает, чего я боюсь, — сорвался Ильин. — Сам знаю, что все сделано, и…

— Это бывает у слабонервных студентов, — улыбнулся Шток. — Помнишь — идет человек на экзамен, и дрожит с ног до головы, и в ботинки пятаки кладет, и пальцы крестиком держит, когда тянет билет, а в результате — «Отменно, молодой человек…».

Он передразнил одного из институтских профессоров, это получилось очень похоже, и Ильин невольно улыбнулся.

— Значит, не будем пятаки в ботинки класть?

— Нет. А вот если утром женщина с пустым ведром встретится…

Шток всегда действовал на него успокаивающе. Ладно! Не будем больше говорить о завтрашнем дне.

— Вопросы по снабжению есть? — спросил Ильин. — Как у тебя складываются отношения там?

Он потыкал большим пальцем за спину: там означало отдел комплектации и снабжения. Шток пожал плечами. Нормально складываются. Он даже договорился, что на плавильном всегда будет трехсуточный запас всей химии, что, тут ехидно заметил Шток, не удавалось бывшему заместителю начальника цеха по подготовке производства товарищу Ильину.

— Значит, привыкаешь к новой работе?

— Человек вообще существо быстро привыкающее, Сережа, — ответил Шток. — Я согласен с тобой: теперь у нас, замов, и ответственности побольше, и прав, и, быть может, свободы действий. Но всякий крутой поворот рождает у людей свои мысли. В том числе и у меня, естественно.

— Собираешься поделиться? — спросил Ильин.

— Действительно ли это было надо? Ведь ты сделал это, не посоветовавшись ни с кем из нас, даже со мной. Ну ладно, ну хорошо, каждому из нас прибавилось дел, хотя и так-то их было по горло. Ну, один все-таки не выдержал, собирается уходить и где только можно катит на тебя бочку: дескать, Ильин нарочно предложил ликвидировать свою должность, чтобы его поставили начальником цеха — больше-то некуда!.. Но я думаю вот о чем: снимая с себя вопросы подготовки производства, ты ставишь себя под удар, потому что…

Ильин перебил его:

— …потому что Левицкий был за моей спиной как за каменной стеной и мог ни о чем не беспокоиться? А я теперь должен дрожать, как бы один из замов не дал прохлопа? Поэтому?

— Да.

— Пусть у кого-то будет прохлоп! Но тогда у меня появится другой заместитель. Только так можно вырастить настоящего командира производства.

— Ты всегда был мягким человеком… — задумчиво сказал Шток, и снова Ильин оборвал его:

— Перестань, пожалуйста, Марк! Я знаю, чего ты не договариваешь, ты не научился крутить. Хочешь сказать, что от этой структурной перестройки малость отдает жестокостью? Я не мягкий человек, не надо обо мне ничего выдумывать. Я производственник и знаю, что в современном производстве прошла пора «давай-давай». И одного планирования тоже мало, будь оно проведено на самых новейших киберах. Понимаешь, мало! Мало иметь самую хорошую технику, мало иметь рабочих, которые с ней на «ты» и за ручку. Нужен отбор. Не понимаешь? Какие люди руководят производством? Что у них за душой, кроме высшего образования и опыта? Отдадут ли они себя целиком или будут думать: а что, мне больше других нужно, что ли? Сейчас должна произойти переоценка людей. Не конкурс на замещение должности, не какая-нибудь квалификационная комиссия-перекомиссия, а нравственная переоценка. Да, по таланту, по знаниям, по опыту, но в первую очередь — по душе!

— Ты хочешь задать работенки и кадровикам? — мягко улыбнулся Шток. — Но пока что ни в одной анкете такого вопроса нет: какой ты человек?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза