Семейное дело

Ей было под пятьдесят, еще красивая, с очень чистым белым лицом. Митя ничуть не походил на нее. Ольга заметила и то, что Митя непривычно суетлив и разговорчив: хватает чемоданы, озабоченно оглядывается — не видно ли такси? Потом торопливо договаривается с подвернувшимся леваком и так же торопливо укладывает чемоданы в багажник «Победы». Наконец они едут. Тетка — рядом с шофером, они — сзади. Цветы уже в руках у матери. У нее веселое лицо, когда она нюхает цветы. Ольга холодеет: догадалась или нет? Там, в общежитии, она брызнула на цикламены несколько капель «Белой сирени», и сейчас в машине пахнет сиренью.

Нет, у нее доброе, мягкое лицо. Когда вещи разобраны и тетка на кухне готовит яичницу, а Дмитрий побежал за хлебом и сыром, мать садится напротив Ольги, на низенький диванчик, и сцепляет пальцы. На них — несколько колец. А глаза у матери мягкие и добрые, зря Ольга так дико трусила.

«Кто ваши родители, Оленька?»

«У меня нет родителей».

Она рассказывает о родителях — коротко, потому что мало знает о них. Женщина слушает ее с заметной печалью.

«Бедняжка, — наконец вздыхает она. — Скажите мне еще, Оленька, вы… вы не ждете ребенка? Не смущайтесь, это вполне обычная вещь».

«Нет… Наверно, нет».

«Ну и хорошо. Вы не обидитесь на меня, если я скажу вам все, что думаю?»

«Конечно, Софья Григорьевна».

«Вы славная девушка, Оленька, но вы, конечно, понимаете, что я приехала сюда вовсе не для того, чтобы проводить сестру. Я приехала поговорить с вами…»

Она говорит ровно, мягко, ничуть не волнуясь, будто бы каждое слово знает наперед, будто выучила наизусть все то, что ей надо сказать.

«И, как понимаете, речь пойдет о Диме и вас».

«Да, да…»

Она знала, что какой-то разговор у нее с Митиной матерью будет, но даже не предполагала, что он будет так скоро. Все ее существо напряглось, каким-то чутьем она догадывалась, что разговор будет неприятным и тяжким.

«Я хотела просить вас об одном, Оленька. Не портите Диме карьеру».

«Я? Как я могу испортить? Я люблю Митю…»

Это у нее вырывается непроизвольно. И снова на губах Митиной матери добрая, мягкая, не то одобрительная, не то понимающая улыбка: да, конечно, я это знаю, вижу, и это очень хорошо — вот что, должно быть, эта улыбка должна означать. И мягкая, теплая рука ложится на Ольгину.

«Оленька, вы взрослый человек, вы обязаны понять. Через месяц он станет офицером. Огромные обязанности. Семья свяжет его по рукам и ногам — значит, он будет меньше времени отдавать службе и его продвижение приостановится. Во-вторых, вы ничего не знаете о своих родителях… Нет, нет, я не могу даже подозревать… но мало ли что… Вы можете допустить такой вариант? Те, кому положено, докопаются до чего-нибудь, и у Димы будут такие неприятности, что… И третье, Оленька… Дима, в сущности, еще мальчик. Большой мальчик. А он у вас, наверно, не первый?» «Какое это имеет значение?»

«Значит, я права. Сейчас — никакого значения, а потом — еще какое! Начнутся упреки, подозрения. Жизнь превратится в ад. Вы разведетесь. И снова это отразится прежде всего на его карьере. Так вот, если вы его действительно любите…»

Ольга вскочила, выдернув свою руку. Она ждала любого разговора, кроме этого.

«Мне пора», — сказала она.

«Ну что вы, Оленька! Дима сейчас придет, сядем вместе завтракать…»

«Спасибо. Пусть все решит он сам».

«Ну, Оленька, — усмехнулась Софья Григорьевна, — Дима все-таки мои сын и до сих пор прислушивался ко мне и отцу. И я хочу вам сказать еще вот что… Не надо упорствовать. Если вы не захотите понять то, что я вам сказала, мы с мужем найдем другие способы. Вы слышите меня, Оленька?»

Опять эта добрая улыбка, это мягкое «Оленька» и немного смущенное выражение лица, будто извиняющееся за вынужденную угрозу…

Ольга кинулась к дверям, не попрощавшись. Не помнила, как слетела вниз, и только на улице подумала: надо подождать Митю. Ее трясло. Когда вдали показался Митя, она побежала навстречу.

«Что с тобой? Говорила с мамой?»

«Да… Я прошу тебя… Решай все сам. Извини, я пойду… Я буду ждать тебя».

Она не дождалась. Митя не появлялся в общежитии, не звонил, не писал. Прошел июнь. В областной газете был опубликован фоторепортаж: молодые лейтенанты прощаются с училищем. Первая свадьба. Лейтенант Белов и учительница Клара Белова принимают поздравления друзей. Она знала и Белова, и Клару. Митя, наверно, уже уехал в Киев.

Не зашел, не позвонил, не написал. Все!..

Даже двадцать лет спустя это воспоминание отзывалось в Ольге глухой обидой, уже не причиняющей боли. Не было и недоумения: почему Дмитрий поступил так? Она знала, что мать оказалась сильнее.

А тогда несколько месяцев она жила, будто по инерции. Жила она — а все остальное в ней уже умерло. Переполошившиеся подружки пытались как-то утешить ее, выходило еще хуже. Ей казалось, что вокруг нее люди, улицы, машины, вещи словно колышутся в каком-то тумане и она сама тоже не может выйти, выбраться, выплыть из него.