Семейное дело

Официант не спешил, и хорошо, что не спешил: Ерохин успел освоиться здесь. Даже закатал рукава своей белой рубахи — открытое окно не помогало, с улицы в ресторан тек раскаленный воздух. На обеих руках Ерохина была татуировка: змея, обвившая обнаженную женщину, сердце, пробитое стрелой, и два имени: «Ольга» — на левой и «Валя» — на правой. Он перехватил взгляд Ольги на татуировку и снова спрятал руки под стол.

«Это у нас в дивизии один художник был, — сказал он. — За банку тушенки хоть с ног до головы разрисовать мог. Ну, ребята по глупости и шли к нему…»

«Вы тоже… по глупости?» — спросила Ольга.

«Наверно, — сказал Ерохин. — Сколько мне было тогда? Двадцать шесть, двадцать семь…»

Столько, сколько мне сейчас, подумала Ольга. Четырнадцать лет назад. А я сижу и не чувствую, что он совсем пожилой.

«Ну, еще и для памяти, — продолжал Ерохин. — Валя вот — это у меня жена была, а Оля — дочка. («Вот почему он вздрогнул — тогда!» — подумала Ольга.) Мы ее Олюськой звали. «Олюшка, Олюшка», — а она еще не может сказать, как надо, и выходило у нее — Олюська. Так и осталось — Олюська».

«А потом?» — спросила Ольга, когда Ерохин замолчал, разглядывая свои руки, то сжимая кулаки, то разжимая их.

«А потом — что? — тихо ответил Ерохин. — В сорок первом под Москвой меня ранило, отвалялся в госпитале, приехал сюда… От дома одна стенка стоит. В октябре бомбежка была, ну, и… обеих… Люди подтвердили».

«Я помню эту бомбежку, — сказала Ольга. — Я тогда на барже жила, возле Липок, на том берегу».

«Ну! — удивленно сказал Ерохин. — Я же помню эту баржу! Серая такая, с домиком — точно? Я тогда как полоумный по городу ходил, вот и запомнил. Скажи на милость, вон еще когда могли бы встретиться!»

«Нет, — ответила Ольга. — Я тогда уже в детдоме была».

Официант все не шел и не шел — они не замечали этого. Им надо было наговориться. Вернее, надо было выговориться Ерохину, словно бы перебрать сегодня все свои сорок лет, один год за другим. И как мальчишкой в тридцать втором ушел из деревни сюда, в Большой город, и работал на стройке — рыл котлованы, благо к лопате привычка сызмальства, и срочную служил опять же в саперах, и хорошую жизнь увидел только перед войной; а потом война, и сколько он на ней снова земли перекопал — не сосчитать. А потом — что потом? Конечно, можно было бы и на волжские стройки податься, его звали ребята, — не поехал. Память, как цепью, держит. Поэтому и не женился снова, должно быть.

«А вы?» — осторожно спросил Ерохин.

«Что я?»

«Вы-то как живете?»

Ей повезло. Официант принес на подносе два маленьких графинчика — с водкой и коньяком, икру, рыбу, салат. Вот сейчас можно поздравить Ерохина по-настоящему. Она подняла свою рюмку.

«Давайте за то, чтоб в другие сорок лет все было хорошо», — сказала она.

«Ну, — улыбнулся Ерохин, — столько уже не протянуть».

«Ерунда, — сказала Ольга. — Я читала, что нормальный возраст человека — двести лет. Так что вы постарайтесь уж».

Потом играл оркестр, музыканты были тоже в одних рубашках и после каждого номера долго вытирали платками пот. Вот тут Ольге и Ерохину не повезло. Оркестр играл рядом, и, для того чтобы услышать друг друга, надо было перегибаться и кричать.

«Что вы любите?! — кричал Ерохин. — Какую песню? Я закажу для вас».

«Не надо, — кричала она, — лучше пойдем отсюда. На улице лучше».

От жары, духоты и коньяка ей было трудно дышать. Но Ерохин не уступал. Ему обязательно, непременно надо было заказать любимую песню. Она сдалась, попросила «Первое свидание». Ерохин пошел к оркестру, уже совсем ничего не смущаясь и на ходу доставая из кармана брюк деньги. Когда он возвращался, Ольга услышала, как один из музыкантов громко сказал: «Жирный карась», — и ей было неприятно, что это, видимо, Ерохина назвали так, и «Первое свидание» она слушала с этим чувством неприязни к музыкантам. Лучше скорее уйти… На улице она взяла Ерохина под руку.

«Пойдемте к реке, — сказала она. — У воды не так жарко».

Все-таки от двух выпитых рюмок у нее чуть кружилась голова, но это было легкое чувство. Даже тот трудный разговор за столом отодвинулся куда-то, и Ольга не вспоминала о нем. Она была рада, что все так хорошо получилось и этот, в сущности, совсем незнакомый ей человек не остался сегодня один, а до конца вечера еще далеко, и сейчас они посидят на реке, а потом разойдутся по домам, чтобы встретиться уже завтра.

На реке было много гуляющих и рыбаков с удочками. Ольга и Ерохин с трудом нашли место на скамейке. Здесь и впрямь оказалось прохладно, или все-таки с вечерними сумерками жара немного спала — во всяком случае, предложи ей Ерохин пойти еще куда-нибудь, она не согласилась бы.

«Вон там стояла баржа, — сказал Ерохин, показывая в сторону Новых Липок. — Кажется, я даже постоял на ней немного. Уже не помню точно».