Семейное дело

Пока он читал, Будиловский, делая вид, что тоже читает, незаметно разглядывал его. Из предисловия к той книжке об Америке он знал, что Бобров много ездил по стране и всему миру, что у него уже есть несколько своих книг и фильмов, но ни на секунду в нем не шевельнулось чувство зависти. Как бы он ни был смущен поначалу встречей с известным журналистом, сегодня где-то в глубине души он даже обиделся на него. Когда Бобров сказал, что не удивительно, если рабочий у нас становится настоящим писателем, он еле сдержался, чтобы не спросить, и спросить язвительно, — неужели работа писателя у нас общественно более значима, чем рабочего? Это была обида за свою нынешнюю профессию. Но он все-таки сдержался. Что ни говори — именитый гость.

Бобров захлопнул папку и положил ее на маленький столик.

— Ну что ж, рабочий класс, — сказал он. — Так держать! Писать вы умеете почти профессионально. Хотите услышать от меня что-нибудь еще? Напишите о своем бригадире Коптюгове большой очерк для журнала и пришлите мне. Это, конечно, будет потруднее писать, но…

— Я не буду писать, — сказал Будиловский, не дав Боброву закончить.

Очевидно, я сказал слишком резко, подумал Будиловский. Он заметил эту резкость.

— Вообще не будете больше писать? — удивленно спросил Бобров. — Нет, милый мой, будете! Раз вы уже немного побыли на этой сладкой каторге, которая называется творчеством, вас уже оттуда не вытащить! А о Коптюгове действительно можно написать журнальный очерк. Или… — Он внимательно поглядел на Будиловского. — Или я вас неверно понял? Вы не будете писать именно о нем, о Коптюгове?

— Да.

— Что-нибудь случилось? А ну-ка, мой друг Саша, давайте поговорим, сколько нам влезет, а? Хоть всю ночь.

— Спасибо, — сказал Будиловский, беря со столика свою папку. — Мне с утра на работу.

— Стоп! — взял его за руку Бобров. — Я ошибся. Вы не годитесь в артисты. У вас на носу написано, что вы держите против меня какой-то камень за пазухой. Выложите или нет?

Будиловский невольно улыбнулся. Значит, заметил! Ему вдруг стало легко, смущение и та короткая обида прошли, — он сказал просто: да, обиделся было, когда вы поставили писателей выше нас, рабочих. Бобров слушал его, чуть наклонив вперед голову, словно набычившись, и, едва Будиловский кончил говорить, ответил, пожалуй, даже сердито:

— Знаете что, Саша, больше всего я люблю писать о рабочих людях. Не потому, что сам был слесарем в депо. Я люблю прямоту, с которой рабочие думают и говорят, простоту их отношений и безошибочное чутье на любую ложь и несправедливость. Давайте уж будем откровенны. Иной раз можно услышать этакое пренебрежительное: гегемон у нас зашибать здоров с получки и аванса, к тому же в наш век НТР ему моральные стимулы до лампочки — ему заработать побольше охота. Я зверею, когда слышу такое.

Он встал, ему трудно было говорить сидя. Ему нужно было двигаться, и Будиловский видел, как взволновал Боброва этот разговор.

— Можно немного воспоминаний? С одним ленинградским рабочим-судосборщиком мне довелось побывать на верфях в Японии, в Ниигата. Мы с ним будто бы попали в огромную подавляющую мозг машину. Всюду разноцветные дорожки, по которым может ходить только рабочий определенной профессии. Каждый знает лишь одну свою операцию. Через двенадцать часов проходная выплевывает такого измочаленного человека, чтобы через другие двенадцать часов он вернулся и снова отдал бы свою мускульную силу. Никакого творчества от него не требуется. А мой спутник — тоже простой рабочий, Саша! — как раз знаменит тем, что к нему на стапеле прислушиваются инженеры. Я понимаю, все это вам известно и без меня. Но я говорю к тому, что у нас, по счастью, рабочий человек прежде всего человек духовно богатый. Вы читали в «Известиях» о Богомолове? Вам говорят что-нибудь такие фамилии, как Журавлев или Чуев? Тоже ленинградцы. Я несколько лет работал в Ленинграде, потому и называю их… Однажды я был в Тегеране, на международной встрече парламентариев, и там один паршивенький подголосок вякнул, что, дескать, мы в Советском Союзе спим и во сне видим, как бы проглотить бедные Европу и Америку. Чуев потребовал слова и так ответил, — с ходу, без всякой бумажки! — что нас потом спрашивали: это действительно токарь или под видом рабочего вы привезли доктора каких-то там хитрых наук?[10] Ну, а чтобы закончить разговор на эту тему, почитайте книгу Чуева. Вот что я хотел сказать, Саша: если рабочий создает книгу, или картину, или скульптуру, или пишет музыку, — значит, он стремителен прежде всего в своем духовном росте. Ему мало отдать обществу положенные часы труда, вот это и есть наше подлинное богатство, друг мой Саша! Ну, — закончил он с улыбкой, — больше камней за пазухой нет?

— Уже нет, — тихо ответил Будиловский.

(Потом, дома, в общежитии, он попытается записать этот разговор — вернее, то, что говорил ему Бобров — и не сможет. Он помнил слова, но главным все-таки были не слова, а как, с какой страстью говорил Бобров, и это невозможно было записать на бумаге.)