Семейное дело

— Тогда, — сказал Бобров, — давайте вы, Саша. О себе, о Коптюгове, о сомнениях, о мыслях и планах.

— Я хочу вас спросить… — начал Будиловский. — Вот вы сегодня сказали: настоящий журналист, настоящий писатель. Что вы имели в виду? Талант?

— Совсем нет! — быстро и живо откликнулся Бобров. — Белинский говорил, что ему неважна степень таланта, а важно, куда он направлен. Какой-нибудь Арцыбашев или даже Чарская были по-своему талантливыми, а кто их помнит? Настоящий, по-моему, это тот, кто не успокаивает, а будоражит человеческую совесть и помогает утверждаться нашим нравственным принципам. Вы согласны со мной? — Будиловский промолчал. — Не согласны?

— Я думаю о другом, — очень тихо сказал Будиловский. — О своем праве…

В тот вечер он рассказал о себе Боброву все, не понимая только, зачем он это делает, когда даже Сережка Ильин ничего не знает о нем. Все, все, ничего не скрывая, — об университете, о Наташе, о той статье, о смерти ученого, о Наташиной записке — вот она, всегда с ним: «Не пиши мне, не звони… Есть люди, которые не имеют права на любовь…» И еще — о Коптюгове, о том, как Коптюгов сам уговорил его написать этот очерк — «Бог огня», и о других статьях, которые он писал за него, и как Коптюгов требовал, чтобы он протащил как следует его мать и отчима, и о Сережке Ильине, как тот вволю поиздевался над тем, что он работает на Коптюгова. И, когда он замолчал наконец, боясь поднять глаза на расхаживающего по номеру Боброва, тот остановился перед ним.

— Жаль, — задумчиво сказал он. — Жаль, что у меня так мало времени… Хотел бы я познакомиться с твоим Коптюговым.

Будиловский удивленно поглядел на него. Он говорит о Коптюгове, а не обо мне? Ему стало досадно: значит, зря рассказывал… Конечно, зря: чужой, совсем незнакомый человек… Но Бобров словно бы угадал его мысли и, протянув руку, помог Будиловскому встать.

— Тебе завтра рано на работу, Саша, и я тоже улетаю утром. Но вот тебе мой адрес — пожалуйста, пиши, звони, будешь в Москве — обязательно приходи и живи у меня сколько влезет. Что же касается твоего права… Права писать, права на любовь… я думаю, ты достаточно был беспощаден к самому себе и вернул такое право. Но никогда не тащи наверх честолюбцев и карьеристов. К сожалению, это наша общая вина: скольких паршивых людишек мы еще поднимаем на щит! Ну?

Он крепко пожал Будиловскому руку и, уже открыв дверь, добавил:

— И не бойся Коптюгова, Саша, хотя такие, как он, ох какие сильные люди! А почему?

— Почему? — спросил Будиловский.

— Потому что вроде бы тоже рабочие, — недобро усмехнулся Бобров.

23

Ильин не любил поздних звонков: каждый раз ему казалось, что в цехе что-то произошло, и он шел к телефону, уже заранее подготавливая себя к очередной неприятности. В этот вечер ему позвонил Нечаев и весело сказал, что металлурги могут спать спокойно. Ильин спросил:

— Есть выводы комиссии?

— Да. Конструкторский просчет в замковой части. Только что мне звонил из Москвы директор, так что все волнения позади.

— Спасибо, Андрей Георгиевич.

Его тронуло, что Нечаев не стал ждать утра, а позвонил сразу же, как только сам узнал о результатах работы комиссии. В этом было что-то такое неожиданно доброе и заботливое, что Ильин, не избалованный заботливостью, подумал: это от души или урок мне? Впрочем, думать было некогда. Сначала он позвонил Штоку, потом Эрпанусьяну. К телефону подошла его жена: нет, Тиграна нет дома, он сегодня в ночной смене. Тогда он позвонил в цех, и Тигран, подняв трубку, недовольно сказал:

— Подождите.

Должно быть, он держал трубку в руке, потому что Ильин отчетливо слышал каждое его слово. Другой же голос был отдален, очевидно тот, с кем разговаривал Тигран, находился в другом конце комнаты.

— …ну и что? — слышал Ильин. — У тебя же график перед носом висит… Это меня не касается, это твой вопрос… Вот и делай, что хочешь. А я что, по-твоему, сталь к себе в карман лить буду?

«Второй — Малыгин», — подумал Ильин.

Эрпанусьян говорил громко, сердито, и Ильин словно видел его лицо — темное, с небритыми щеками (к вечеру они успевали обрасти), с выкаченными черными глазами — и видел, как кривит рот Малыгин.

— Все! Я не могу тебя покрывать, понял? А хоть сам становись… Что я утром буду Ильину докладывать? (Малыгин что-то сказал). Ну, с тобой разговаривать, как с сытым ишаком… Я тебе правду говорю. Тебе бы только поскорее спихнуть отливки…

Ильин положил трубку. Он не хотел подслушивать дальше этот разговор, все было ясно и так: Малыгин не обеспечил подготовку форм и сегодня ночью сталь будут разливать по изложницам и еще «пи́сать» в трубки, а завтра Малыгин начнет наверстывать то, что обязан был сделать вчера. График-то действительно у него под носом.

Но ведь что главное: оправдываться ему сейчас уже нечем! Земледелка начала работать как раз перед Новым годом, все вопросы снабжения отлажены как часы — вот и весь ты тут, Малыгин! Голенький! Раньше-то хоть на меня мог валить свои собственные грехи.