Семейное дело

Алексей почти не слушал, о чем они говорили. Какие-то цифры, какие-то проценты. Он разглядывал Бешелева и все пытался ухватить ускользающее воспоминание. Но нечто знакомое, поразившее его, ушло, пропало, и он голову мог дать на отсечение, что они виделись впервые. Алексей повернулся к остекленным полкам, на которых стояли кубки и фигурки спортсменов — должно быть, призы, полученные заводскими ребятами; модель комбайна, еще какие-то сувениры. «Меня больше всего волнует литейный, — доносился до него глуховатый, грудной голос Водолажской. — Несколько дней назад поступило литье — вот такие газовые раковины». Алексей обернулся и поглядел на Водолажскую с любопытством. Ему понравилось, как она говорила. А Бешелев слушал ее, чуть морщась и подперев голову рукой, словно у него болел зуб.

— У тебя все? — спросил он.

— Пока все.

— Я записал, будем разбираться. Теперь давай ты, Бочаров. Какие планы на будущее? Мысли, пожелания…

И снова Алексею показалось: нет, все-таки знакомы.

— План один — работать, — сказал он.

— Хорошо работать, — постучал карандашом о стол Бешелев. Он так и щупал глазами Алексея, словно испытывая его, будто хотел проникнуть взглядом в самую его суть. И вдруг Алексей улыбнулся — взгляд! Вот что его поразило и показалось знакомым. Точно так же смотрит обычно дядя Володя.

— Ему сейчас трудно, — сказала Водолажская. — Все-таки два года перерыв…

— Все ясно, — откинулся на спинку стула Бешелев и положил перед собой руки, похлопывая ими по столу. — Значит, так: осваивайся, входи в ритм, а потом Нина тебя возьмет в оборот. Нам такие, как ты, нужны. Договорились?

Опять протянутая рука и крепкое, даже многозначительное рукопожатие. И снова этот взгляд — чуть прищуренный, испытующий и тоже многозначительный: а что ты все-таки за человек? Что ты можешь? Чего от тебя ждать?

После смены Алексей сел в трамвай и поехал в педагогический институт. Этого дня он ждал долго, слишком долго — почти два месяца. Наконец ожидание стало нестерпимым. Лида не ответила на два его письма, — впрочем, думалось ему, так оно и должно быть. Он не обижался, не сердился на нее. Конечно, она не отвечала сознательно, расчет тут был простой: психанет, перестанет писать, а там, глядишь, и забудет, закрученный новой, городской жизнью. Так он думал за Лиду и улыбался оттого, что весь этот фокус ему понятен, как день ясный. А у самого на душе скребли кошки. То видение — девушка, стремительно идущая меж берез, в мелькании света, легкая, будто самим движением и солнечными лучами приподнятая над землей и потому не идущая, а летящая, — видение это не покидало его, и стоило вспомнить его, представить себе, как перехватывало горло.

По его расчетам, Лида должна была уже приехать. Вступительные экзамены начинаются с первого августа. Он не представлял, даже не пытался представить себе, как они встретятся и о чем будут говорить — лишь бы увидеть. И боже упаси чем-нибудь взволновать ее, это он решил уже по пути, в трамвае: у нее экзамены, она должна быть совершенно спокойна. Алексей стоял на задней площадке, стиснутый едущими, и не замечал ни этой давки, ни духоты. Хорошо, если бы она согласилась готовиться к экзаменам у него. Целый день дома никого нет. А вдруг не нашлось места в общежитии? Ему очень захотелось, чтобы в общежитии не нашлось места. Тогда он приведет Лиду к себе. Вот они поднимаются в лифте. Он открывает дверь и говорит: «Входи». Лида входит осторожно — для нее это пока чужой дом. «Кто там?» — спрашивает из кухни мать. «Это мы». Мать выходит, у нее руки перепачканы мукой, сегодня будут пироги. «Знакомься, мама, это Лида». Две женщины стоят друг перед другом. Что должна чувствовать мать? Этого он не знал, и здесь его мечтания обрывались. У них не было продолжения. Он снова возвращался в лифт, и все повторялось: он говорил: «Входи» — и мать спрашивала: «Кто там?» — «Знакомься, мама, это Лида». И заново переживал уже проигранную внутри себя сцену, словно наслаждаясь этим придуманным приходом Лиды в его дом.

Институт размещался в двух зданиях. К старому — кирпичному, некрасивому, ободранному корпусу — несколько лет назад пристроили другой, самый что ни на есть модерновый, и сочетание оказалось нелепым. Алексей не знал, куда ему идти — в старый или новый корпус. Пришлось спросить проходившего мимо очкарика, где вывешиваются списки допущенных к экзаменам. Очкарик снисходительно поглядел на него и ответил:

— Там. Вы твердо решили стать педагогом? Так вот, ребята дадут вам кличку — Оглобля. У них бедная фантазия. Лучше, если вы привыкнете к этой кличке с первого же курса. — И пошел дальше.