Семейное дело

Впрочем, Рогов казался даже веселым. Силин не раз видел его таким после возвращения из Москвы.

— В ЦК меня подробно расспрашивали о вашей работе, — говорил Рогов, пока они шли в зал. — Кое-что я расскажу сегодня делегатам. Вот уж воистину, Москва — как гора: поднимешься, и, как писал Гоголь, становится видно во все концы света.

Губенко отделился от них: ему предстояло открывать конференцию.

Втроем они сели в первом ряду. Сзади шумно рассаживались делегаты. Силин не оборачивался. Нет, кажется, и с этой стороны — со стороны Рогова — никаких неприятностей ждать не приходится. Тогда откуда же это непроходящее чувство настороженности? Совсем как тогда, много лет назад, на фронте, в напряженном ожидании опасности. И то, что он не мог сейчас ответить на этот вопрос, угнетало его еще больше, и тревога росла.

Избрали президиум. Они пошли в президиум и сели рядом. Рогов сразу вытащил из кармана и положил перед собой маленький блокнот, отодвинув в сторону нарядный, в красной обложке, приготовленный для делегатов конференции.

Все было привычным. Силин видел десятки знакомых и незнакомых лиц, обращенных сюда, к президиуму. В середине зала, возле самого прохода, сидел Николай Бочаров, рядом с ним Коган. Он перевел взгляд на своих соседей. Неподалеку от него сидел Бешелев. Будет выступать от имени заводского комсомола. Торжественный, подумал Силин. А сел так, чтобы я его сразу увидел. Бешелев перехватил его взгляд и улыбнулся, Силин еле заметно кивнул в ответ. И снова почувствовал близость каких-то неприятностей. В это время Рогов, повернувшись, пожал кому-то руку за его спиной, и Силин, тоже повернувшись, увидел Нечаева.

Нет, это не было для него ни неожиданностью, ни началом тех мучительно ожидаемых неприятностей. Он уже все знал. Знал, что на первом же заседании нового парткома районный комитет будет рекомендовать Нечаева секретарем. Знал, что Рогов приглашал к себе Нечаева и долго разговаривал с ним, потом беседа продолжилась на секретариате обкома. И когда Рогов позвонил ему и сказал, что есть мнение, он не стал ни возражать, ни тем более спорить. Он сразу понял, что любой спор с его стороны будет принят как проявление личной антипатии — это раз, а во-вторых, он слишком хорошо знал Рогова и знал, что, если уж тот что-то решил, спорить бесполезно. Он только злился на секретаря райкома за то, что тот как бы остался в стороне, не позвонил сам, не встретился, не предупредил… Впрочем, он понимал Званцева: такие вопросы должны решаться на самом высоком уровне. Но все-таки должен был позвонить сам.

Да, с Нечаевым ему будет непросто. Это Силин уже предчувствовал. Что ж, я не намерен изменять самому себе и своим правилам. Если дело дойдет до открытых конфликтов, пойду и на это. Пока что я один отвечаю за весь завод.

Губенко уже выступал с отчетным докладом, а Силин не слушал его. Он вспоминал, как год назад встретился в Москве с директором одного завода — они вместе приехали тогда на коллегию министерства и вечером ужинали в гостиничном ресторане. Директор был стар — под семьдесят, но на пенсию даже не собирался. Крепкий мужик, хитрый, тертый, битый, знающий все до тонкостей. В тот вечер он много пил, и не заметно было, чтобы сильно захмелел, — так, только щеки порозовели да маленькие глаза стали еще хитрее. Но выпитое все-таки подействовало.

— Знаете, Владимир Владимирович, за что нашему брату директору могут по шапке дать?

— Догадываюсь, — усмехнулся Силин, наливая себе в фужер боржоми.

— А, ничего вы еще не знаете! Молодые руководители часто ходят без шор, я это сколько раз замечал. А надо надеть шоры и не шарахаться по сторонам. Так вот, молодой человек, директору могут дать по шапке только в трех случаях. Парадокс, думаете? Ничего подобного! Первый случай, конечно, — за невыполнение плана. Второй — за стихийное бедствие. Не наводнение, не хляби небесные, не землетрясение и не наступление очередного ледникового периода — нет. Скажем, пожар… Давайте постучите по деревяшке, чтоб вас бог миловал… Ну и еще — за охрану труда. Вот и все. Заботьтесь об этих трех китах и тогда спокойно уйдете либо наверх, либо на персональную.

Забавный был старик! И работал хорошо, и умер за своим столом в кабинете, сразу после директорского совещания.

Голос Губенко доносился до него словно издалека, и Силин механически улавливал лишь отдельные слова или обрывки фраз. Он покосился на Рогова. Тот слушал, время от времени что-то быстро записывая в свой блокнот. И вдруг Силин вздрогнул. Ему показалось, что в зал вошло что-то неожиданное. Он сначала почувствовал это неожиданное и лишь тогда, когда поглядел на Губенко, понял, что произошло.

Губенко не читал. Губенко положил руки на края трибуны и глядел прямо в зал, на эти обращенные к нему лица.