Семейное дело

И опять Силин как бы выключился. Быть может, потому, что Боровикова говорила впрямь дельные вещи, — ладно, будет стенограмма, еще посмотрю. Конечно, она долбанула не только по Кривцову, а и по мне. С крановщицами действительно надо будет решить в первую очередь. Катастрофа не катастрофа, а впрямь «узкое место»: если встанут краны, бед не оберешься. Только вряд ли с этим надо было выступать здесь. Вполне можно было бы решить в рабочем порядке… А ведь не решил, отмахнулся тогда, сказал Кривцову: «Не лезьте с пустяками. Мне там не пять крановщиц надо, а полторы сотни станочников».

Он не знал, что Боровикову не слушает сейчас не он один. Не слушал ее и секретарь райкома Званцев.

Он глядел на Боровикову с легкой, незаметной для других печалью и вспоминал ее, робкую девчонку, студентку, подрабатывающую вечерами на почте. Ее ласково звали Капля, и она охотно приняла эту кличку. Она была словно единственным ребенком среди взрослых, и о ней заботились, как о ребенке: «Капля, ты сегодня обедала? Идем, в столовке сегодня котлеты и квас», «Капля, почему каблук набоку? Давай сюда, починю», «Капля, почему глаза красные?». И в походах не давали ей нести рюкзак, таскать воду, заготавливать дрова — короче, она была Капля.

А потом вдруг Капля влюбилась в какого-то вдовца, на десять лет старше ее, и выскочила за него замуж очертя голову, даже не узнав человека как следует. Оказалось, попался пьяница, бил ее и сынишку от первой жены, она убегала с ребенком из дому и жила у подруг, у знакомых — так продолжалось до тех пор, пока озверевший от водки муж не избил обоих особенно люто. И Каплю, и ребенка соседи отвезли в больницу. Потом был суд, развод, бывший муженек получил на всю катушку. Его лишили родительских прав, а мальчишку усыновила Капля. Так они и живут теперь вдвоем. Недавно Званцев встретил их вечером в кино и, кивнув на рослого парня, спросил Каплю: «Ну и вырастила дитятю! Слушается?» — «Не очень. Начинаю воспитывать, а он берет меня на руки, носит по комнате и басит: мама, угомонись, уже поздно».

И вот она, когда-то робкая девчушка, сейчас взяла на себя партийную организацию не просто цеха, а двадцать шестого. Трудно, конечно, Капле. И говорит она сейчас по своему неумению не совсем то. Это выступление инженера, а не партийного работника. А впрочем, где тут проведешь четкую грань? Наверно, хуже будет, если нехватка крановщиц не станет волновать партийного работника.

Ничего, все идет правильно, Капля!..

Силин даже не заметил, когда что-то вдруг переменилось. Теперь он слушал каждое выступление не просто внимательно, а с какой-то ревнивой придирчивостью, потому что ему казалось, будто каждый хочет обязательно, непременно, во что бы то ни стало задеть его самого, Силина. Потом он оборвал сам себя: что за чепуха! Конечно, не очень-то приятно, что на заводе столько узких мест, столько несделанного, но разве они, выступающие, винят одного меня? И разве для меня все это в новинку? Наверно, я был бы никудышным директором, если б сидел сейчас и удивлялся обилию всяческих неполадок.

Бешелева он тоже приготовился слушать с той же придирчивостью и нетерпеливо смотрел, как секретарь комитета комсомола раскладывает перед собой листки.

Голос у Бешелева был звонкий, и выступал он живо — рассказал сначала, как чтят комсомольцы заводские традиции, даже разыскали интересные материалы о комсомольской юности многих из тех, кто сидит сейчас в этом зале. В перерыве делегаты конференции получат сюрприз — сейчас в фойе комсомольцы устанавливают стенд с фотографиями тридцатых и сороковых годов. Ему хлопали. Бешелев повернулся к президиуму.

— Есть там и ваша фотография, товарищ Силин. Мы горды, что сразу после Великой Отечественной войны именно вы возглавили заводской комсомол.

Несколько хлопков раздались в разных концах зала и тут же потухли, и Силин досадливо поморщился. Слишком уж сладко все это получилось у Бешелева. Ни к чему. И только тогда, когда Бешелев перешел к комсомольскому рапорту, он снова отключился и уже не слушал его.

Все-таки в перерыве он и Рогов пошли посмотреть на эти стенды. Там уже толпились делегаты, еще издали были слышны голоса: «А это ведь Петька Капустин!» — «Точно, он, а рядом Валька Морозова. Где она, надо позвать бы…» — «А это вроде Борька Коган? Борька, давай сюда!» Люди были седые, пожилые, но все равно те, кто был на этих фотографиях, так и оставались для них Петьками, Вальками и Борьками.

Они расступились, когда Рогов и Силин подошли к стендам, и на огромной фотографии (Бешелев расстарался!) Силин сразу увидел себя в той самой гимнастерке со споротыми погонами. Молодой парень глядел на него с фанерного щита строго и испытующе, словно хотел спросить через годы: ну, как ты сейчас?

— Ишь ты, какой гусар! — усмехнулся Силин самому себе. Рогов не ответил — или не расслышал. Он разговаривал с теми, кто стоял сейчас рядом, тоже узнавал своих старых знакомых и словно забыл о Силине.