Семейный круиз

— Он ведь лечился в «желтом доме», что на площади Ламартин, — продолжила экскурсовод. — Ему было… очень грустно. Он был… на грани отчаяния. И потом он пришел сюда… и написал ночное небо.

Какой-то болтун в бейсболке Техасского университета поинтересовался, в каком году это было.

— В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом, — ответила экскурсовод. — Полюбуйтесь же!

Трудно было любоваться, одновременно вдыхая выхлопные газы автобуса. Корд поморщился, но все же сделал такую попытку. Ван Гог! Потрясающе. Корду нравилось, как экскурсовод грассирует. Ему нравились ее паузы и как она подбирает английские слова с восходящими модуляциями. Возможно, стоит поискать для себя француза, подумал Корд. Ведь Джио больше никогда не вернется.

Страдание — из тех привычек, от которых трудно избавиться.

Они прошлись по городу, разглядывая увитые плющом дома с деревянными ставнями пастельных оттенков. У Корда было такое чувство, словно он попал на съемочную площадку. Словно вот-вот в одном из окон сейчас покажется Одри Тоту[151] с платочком на голове и в тоненькой блузке. Эти булыжные мостовые, приоконные ящики с цветами, это уличное кафе со столиками из кованого железа и графитовой доской, на которой мелом было написано Plat du Jour Courgettes [152], — от всего этого почему-то ужасно захотелось курить.

Обойдя карусель, на которой катались самые что ни на есть французские детишки, Корд зашел в табачную лавку, где купил пачку французских сигарет и французскую жвачку. Он нагнал остальных на ступеньках пустой пыльной арены. Его мать завороженно смотрела на древнее сооружение. Арлийский Амфитеатр, как рассказала гид, был построен в 90 году до нашей эры из мезозойского известняка и был способен вместить более двадцати тысяч зрителей. Амфитеатр состоял из двух ярусов и 120 арок. Экскурсовод рассказала про гонки на колесницах, про бои быков и про героев этих кровавых зрелищ.

Наклонившись к Корду и тронув его за рукав рубашки, Шарлотта сказала:

— Он привел меня сюда в тот день, когда мы познакомились.

— Что?

— Он привел меня сюда. Нам подали паэлью. Никто поверить не мог, что он со мной. И больше никого не обслуживали, только нас.

Корд уставился на мать. Она выглядела спокойной и вполне адекватной, излагала все ясными фразами.

— Ты меня прости, — сказал он, — но о чем ты говоришь?

В ожидании ответа он почувствовал легкое беспокойство. Неужели вот так и проявляется деменция? Только что его мать был в полном порядке, а потом вдруг рассказывает, как ходила на бой быков в Арле?

Шарлота покачала головой.

— Просто мне хотелось сказать хоть кому-то. Я и не рассчитывала, что ты поймешь. И, если честно, мне совершенно все равно.

Сдавленный смешок вырвался из груди Корда, когда Шарлотта запорхала по ступенькам вниз. Ее движения были легки и грациозны, и она выглядела так элегантно в своем платье насыщенного розового цвета. Корда накрыла волна любви и сочувствия к своей полубезумной матери. Ведь жизнь у нее была не сахар, и весь этот показной снобизм стоил ей больших трудов. И вот теперь разум начинает отказывать ей.

— Когда сюда приходил Пикассо со своими друзьями, — продолжила экскурсовод, — им подавали… паэлью!

Наверное, его мать где-то вычитала об этом.

Корд вошел в душный амфитеатр и присоединился к Шарлотте.

— Как насчет небольшой экскурсии? — спросила вдруг она. Глаза ее сияли, одна бровь кокетливо изогнута… — Пойдем, — сказала она.

Корд улыбнулся. Ему всегда хотелось быть возле нее. Но почему? Почему он чувствует за нее такую ответственность? («Это называется созависимостью, — объяснил в голове голос Хэнди. — Если не можешь что-то изменить, смирись, дружище».) Черт, но это неправильно. Корду хотелось избавиться от этой мучительной потребности опекать Шарлотту, а не смиряться с нею!

Он позволил Шарлотте увлечь себя из Амфитеатра в сторону стоянки такси. Что это — смирение или слабость? Нужно будет спросить у Хэнди, не равно ли первое второму.

Когда они забрались в такси, водитель отложил номер Figaro и завел мотор. Корд совершенно потерялся, так как Шарлотта вдруг заговорила с водителем по-французски. Он и забыл, что она знает французский.

Покинув Арль, такси ехало по дороге среди холмов. На лугах росли кусты розмарина, высились миндальные деревья и дубы. Воздух был сух и чист, сквозь листву пробивался рассеянный лимонный свет. В высокой траве можно было увидеть заросли лаванды и тимьяна.

— Куда мы едем? — спросил он.

— Я кое-что хотела рассказать тебе. — Ее голос звучал торжественно. Сначала все происходящее (это французское такси и этот провансальский ландшафт) казалось Корду прекрасным и почти сюрреалистичным. Но вдруг он испугался: вдали темнели, мрачно смыкаясь, горы. Неужели Шарлотта и впрямь больна?

— Мама, что происходит? — спросил он.