Семейство Доддов за границей

Въ продолженіе сборовъ, мистриссъ Д. почла необходимымъ прикрыть невыгодность своей роли нсколькими истерическими припадками. Совершенная потеря голоса наконецъ прекратила ихъ. Тогда водворилась блаженная тишина и позволила намъ закусить передъ отъздомъ. Завтракъ былъ роскошенъ, и графъ сказалъ Моррису, что еслибъ его присутствіе не было для насъ стснительно, то онъ почелъ бы себ большою честью позволеніе засвидтельствовать свое уваженіе дамамъ. Когда я упомянулъ о томъ Мери Анн, она необыкновенно озадачила меня, сказавъ: „Ахъ, мы будемъ очень-рады; его внимательность обязываетъ насъ къ тому“. Каково, милый Томъ? Прибавьте, что и супруга моя, вопіявшая всю ночь, вышла къ завтраку съ улыбками и любезностями, опираясь на руку Мери Анны, которая, сказать мимоходомъ, одлась самымъ очаровательнымъ образомъ и, казалось, была совершенно готова къ новой побд. Ахъ, женщины, женщины! Разгадайте ихъ, если можете, милый Томъ. Умственныя способности бднаго К. Дж. оказываются тутъ совершенно-несостоятельными.

Вы, конечно, не потребуете отъ меня разсказа о завтрак. Возможно ли представить себ положеніе постыдне нашего? а между-тмъ, клянусь вамъ, кром меня и Морриса никто, кажется, и не думалъ о томъ. Мистриссъ Д. кушала, пила, улыбалась, длала глазки графу съ истиннымъ удовольствіемъ; Мери Анна болтала, хохотала съ графомъ, нисколько не конфузясь; онъ былъ, очевидно, пораженъ ея красотою и она съ наслажденіемъ принимала его любезности. Я старался держать себя такъ же развязно, какъ и другіе, но — увы! давился каждымъ кускомъ, плачевно запинался на каждой шутк. Бшенство, стыдъ кипли во мн; бойкое хладнокровіе жены и дочери усиливало мой позоръ. Я былъ бы довольне, еслибъ он рыдали и не скрывали своихъ страданій. Я почти увренъ, что Моррисъ думалъ то же; онъ смотрлъ на нихъ изумленными глазами. Еслибъ не онъ, то не знаю, чмъ кончилось бы это утро, потому-что мои дамы, казалось, ршились новою побдою загладить мысль о пораженіи, и смотрли на графа Адельберга какъ на „завидную добычу безъ всякой фальши“. Это заставило меня прибгнуть къ совтамъ и помощи Морриса, и — полная честь ему — онъ устроилъ нашъ отъздъ живо и умно.

Въ карет графа не было мста нашей прислуг; ее вмст съ багажемъ надобно было отправить вслдъ за нами; тутъ же надобно было посадить и Джемса. Все это было мною поручено Моррису.

Мы отправились въ восемь часовъ, хотя завтракъ кончился около шести. Лошади были готовы, но графъ упросилъ дамъ идти на главную башню замка, чтобъ посмотрть оттуда на восхожденіе солнца: видъ съ башни, по его увренію, восхитителенъ.

Наконецъ мы услись въ карету; графъ, прощаясь, обнялъ и поцаловалъ меня, поцаловалъ руку мистриссъ Д., руку Мери Анны, съ такою любезностью, что об мои дамы расчувствовались и принялись за платки въ первый разъ со времени достопамятной катастрофы. Но лицо Морриса напомянуло имъ о прискорбной существенности; мы пожали ему руку и поскакали въ галопъ.

— Гд моя шуба? не забыта ли моя муфта? Я не вижу своей гороховой шали. Мери Анна, куда пропало одяло? Я уврена, что вы оставили половину вещей. Да и какъ не оставить при безумной поспшности нашего отъзда! — Вотъ отрывки путевыхъ думъ мистриссъ Д.

Да, милый Томъ, среди позорнаго безславія, она печалилась только о томъ, что мы скоро ухали изъ проклятаго замка! Я твердо былъ намренъ ни слова не говорить о нашей непріятности, похоронить это дло въ архив множества подобныхъ воспоминаній, но, при изъявленіи такихъ чувствъ съ ея стороны, не выдержалъ. Женщины ли он? Люди ли он? эти вопросы требовали отвта. Напрасно я старался подавить въ себ искушеніе; наконецъ, чувствуя, что не могу смолчать, ршился по-крайней-мр удерживать свои выраженія въ границахъ умренности и тихимъ, кроткимъ голосомъ сказалъ:

— Мистриссъ Доддъ, позвольте предложить вамъ вопросъ, длаемый не изъ пустаго любопытства или досады, а единственно съ цлью удостовриться въ физіологическомъ факт: не-правда-ли, что женщина тоже принадлежитъ къ роду человческому?