Семейство Доддов за границей

О, съ какою любовью бросаюсь я въ объятія твои, мой другъ! Какъ умоляю тебя дать мн убжище въ твоемъ нжномъ сердц! Все кончено, мой милый другъ, все миновалось! Ты изумляешься, ты блднешь, ты дрожишь; но успокойся, Китти, и выслушай меня. Я безсильна, я беззащитна передъ упреками дружбы! Ты обвиняешь меня, ты готова произнести мой приговоръ… о, остановись, мой другъ! Я виновата, признаюсь въ томъ; я преступница! Ты говоришь: «все кончено! Такъ Мери Анна смялась, играла его чувствами! измнила ему въ послднюю минуту!» Да, ты обвинишь меня въ этомъ! Трепещу и сознаюсь въ своей вин; но я не такъ виновна, какъ ты можешь думать. Выслушай мои оправданія; будь снисходительна, будь сострадательна.

Сознаюсь во всемъ, не отрицаю ничего. Не могу даже сказать, что чувства мои измнились по долгомъ, основательномъ размышленіи. Не могу сказать, что боролась съ моими сомнніями, уступила имъ, только обезсиленная борьбою — нтъ, мой другъ, не могу хитрить съ тобою. Признаюсь теб, что въ то самое утро, какъ письмо твое было получено мною, въ ту минуту, какъ мои горячія слезы текли, падая на страницы, исписанныя твоею рукою, какъ я цаловала строки, дышавшія твоею любовью, въ эту минуту мгновенно озарился мой горизонтъ; пространство населилось образами и лицами; предостерегающіе голоса раздались вокругъ меня и надо мною, и прочитавъ твои слова: «итакъ, если все твое сердце нераздльно принадлежитъ ему…» — я затрепетала, Китти, глаза мои наполнились слезами, грудь моя взволновалась рыданіями и я, въ смертельной тоск воскликнула: «о, спасите меня отъ клятвопреступленія, спасите меня отъ меня самой!»

Да, твое письмо разрушило все. Это была сцена, какою заключается второй актъ Лучіи ди Ламмермуръ. Мама, баронъ, Джемсъ — вс были готовы къ совершенію брака; и, какъ Лучія, одтая ужь въ подвнечное платье, съ розами въ волосахъ, въ очаровательномъ убор изъ брюссельскаго кружева на голов, я предстала имъ блдная, трепещущая! Роковой вопросъ твой звучалъ въ ушахъ моихъ, какъ грозный голосъ неумолимаго, правдиваго судьи: «все ли твое сердце нераздльно принадлежитъ ему?» — «нтъ, нтъ!» вскричала я громко, «не принадлежитъ, не будетъ принадлежать!» Не помню, въ какой дикой рапсодіи высказались мои волненія; не помню, какимъ бурнымъ водопадомъ излилось мое сердце. Я говорила въ томъ восторженномъ энтузіазм, какимъ возносилась древняя пиія. Я не знаю ничего; слышала только потомъ, что сцена была невыразимо-ужасна. Баронъ, бросившись на своего арабскаго коня, ускакалъ въ лса; Джемсъ, въ изступленіи, увлекаемый какимъ-то мщеніемъ — кому, за что, не зналъ онъ самъ — поскакалъ за нимъ; мама упала въ обморокъ, испуская ужасные вопли; самъ папа, который такъ флегматиченъ, кричалъ въ ужас и рвалъ на себ волосы.

Сцена перемняется. Мы скачемъ по констанцской дорог. Замокъ съ густыми своими лсами исчезаетъ за нами; дикія горы Шварцвальда встаютъ вокругъ насъ. Мрачныя сосны киваютъ намъ своими величественными глазами; хоръ лсныхъ птицъ провожаетъ насъ тоскливою пснью; скалы, обрывы, кипящіе каскады мелькаютъ передъ нами; мы скачемъ, скачемъ; но еще быстрй несется вмст съ нами тоска, врная наша спутница.

Мы прибыли въ Констанцъ въ полночь. Я бросилась въ постель, и рыдала, пока задремала въ изнеможеніи. Сладки, сладки были эти слезы: он лились кристальною струей изъ переполненнаго бассейна — да, переполнено было грустью сердце твоей бдной Мери Анны!

Не отъ раскаянія о проступк я плакала — нтъ; я отдавала половину сердца, общая все сердце свое нераздльно. Не потому, что чувствую себя виновною въ обман — умоляю тебя о снисхожденіи, о повод, Китти — нтъ: я прошу состраданія, пробудившись къ ужасному сознанію, что не могу быть любима такъ, какъ могу любить; къ отчаянной мысли, что не внушаю страсти, которая одна вознаграждаетъ за муки любви. Ахъ, Китти! любовь — страданіе., ужаснйшее всхъ страданій, О, желаю теб никогда не чувствовать этой терзающей страсти съ ея мучительнымъ блаженствомъ.

Не упрекай меня, Китти: мое сердце уже упрекало меня горько, ужасно! Сколько разъ я спрашивала себя: «кто же ты, осмливающаяся отвергать санъ, знатность, богатство, блескъ, славное имя? Если всего этого и преданной любви теб мало, чего же ты ищешь?» О, сколько разъ я вонрошала себя, и единственнымъ отвтомъ былъ тяжелый вздохъ сердца, скорбный голосъ душевнаго страданія! Да, мой другъ, кто знаетъ меня, не обвинитъ въ суетности, желаніи обманчиваго вншняго блеска. Ты знаешь лучше всхъ, что не таково сердце мое, не таковы его слабыя струны.