Семейство Доддов за границей

«Жаллъ, я думаю, бдный графъ, что застрлился!» подумалъ я, очарованный ловкостью амазонки, отъ которой не могъ оторвать мыслей, прозжая аллеи парка; вдругъ на перекрестк она промелькнула предо мною. Она скакала одна; грума не было за нею. «Онъ потерялъ свою госпожу; быть-можетъ, лошадь ее понесла, быть-можетъ, она въ опасности», подумалъ я и поскакалъ за нею; черезъ четверть часа я настигъ графиню; она неслась быстрымъ, по правильнымъ галопомъ; вдругъ остановилась: у нея упалъ хлыстъ; она указала мн на него рукою. Я стремглавъ соскочилъ съ лошади, поднялъ его; она, красня, извинялась въ своемъ повелительномъ жест: она думала, что за нею скачетъ ея грумъ, отсутствіе котораго не было ею замчено. Не могу дать теб понятія о восхитительности ея голоса, ея акцента; никогда я не слыхивалъ ничего столь очаровательнаго. О, чего не отдалъ бы я въ ту минуту за твой французскій прононсъ, милый Тайвертонъ! Тысячу франковъ заплатилъ бы я за одинъ изъ тхъ комплиментовъ, которые такъ эффектно ты говоришь опернымъ сиренамъ. Но языкъ плохо слушался меня на чуждомъ нарчіи; я однако высказалъ все, что только могъ придумать, недостаточность фразъ дополняя выраженіемъ глазъ, и довольно успшно, судя по тому, что она покраснла, благосклонно улыбаясь. Одну пользу принесла моя неопытность во французскомъ язык: я не понималъ, позволяетъ она мн сопровождать ее, или нтъ; потому смло и неотступно слдовалъ за нею въ прогулк и даже ршился проводить ее до города.

Прельстивъ меня верховою здою, она довершила очарованіе своимъ разговоромъ. Когда прошло первое смущеніе неожиданной встрчи, ея слова зазвучали съ такого невинною безискусственностью, что я положительно былъ плненъ. Она — осуществленный идеалъ свтской француженки, этого прелестнйшаго въ мір существа, по твоимъ собственнымъ словамъ. Какъ мн хотлось продлить нашу прогулку! Не знаю, замтила ли она, что, нарочно выбравъ окольную дорогу на возвратномъ пути, я достигъ счастья быть съ нею нсколько лишнихъ минутъ; но если замтила, то была такъ мила, что простила эту невинную хитрость, не обнаруживъ, что догадалась о ней. Недолго былъ я подл нея, но она приковала меня къ себ на-вки. Ты смешься надъ влюбленными; но я скажу теб, что моя графиня гораздо-лучше сицилійской княгини, которою ты восхищался въ Эмс; она также брюнетка; но какимъ восхитительнымъ румянцемъ оживлено ея смуглое личико! Кром-того, замть, моей графин не больше двадцати двухъ лтъ. А еслибъ не исторія вдовства, ей нельзя было бы дать и девятнадцати.

Какое блаженство! и этимъ блаженствомъ я обязанъ себ одному: никто не помогалъ мн; не было у меня ни общихъ съ нею друзей, ни рекомендательныхъ писемъ. «Я самъ нашелъ и побдилъ ее!» эта мысль можетъ внушать нкоторую гордость.

Ты, быть-можетъ, подумаешь, что я слишкомъ-самоувренъ, что минутный успхъ я называю побдою. Если такъ, ты ошибаешься, мой милый. Она ужь призналась, что твой покорнйшій слуга произвелъ въ ея чувствахъ переворотъ, который за дв недли она назвала бы невозможнымъ. Ирландская смлость одерживаетъ и въ любви такія же невроятныя побды, какъ на нол битвы. Она сама говорила мн, что не ожидала такой быстроты. Она, конечно думала, что я, покоряясь пошлой рутин, цлый мсяцъ буду вести осаду букетами и другими приготовительными средствами — нтъ; я прямо сказалъ ей, что она — восхитительнйшее существо въ мір; что было бы преступленіемъ оставлять ее въ одиночеств; что только ирландецъ способенъ любить ее достойнымъ образомъ, то-есть всею душою; что она должна выйдти за ирландца, который уметъ быть только героемъ и любовникомъ. Недлю она хохотала надъ этими словами; теперь, вотъ ужь три дня, не называетъ меня «monsieur le Sauvage», какъ прежде, а спрашиваетъ моего совта во всемъ; не длаетъ шага безъ моего одобренія. Съ тобою, Тайвертонъ, всегда былъ я откровененъ, потому признаюсь, что употребилъ съ нею стратегему: безъ стратегемъ нельзя побдить ни въ битв, ни въ любви. Такъ, напримръ, я сказалъ ей, что у отца моего огромныя богатства; что мать моя изъ княжеской фамиліи — что подтвердитъ и сама матушка, какъ ты знаешь; о себ я намекнулъ только, что предпочту дипломатическимъ почестямъ скромное семейное счастье, насколько оно возможно съ четырьмя тысячами фунтовъ дохода и очаровательною женою.

Я сказалъ: «четыре тысячи фунтовъ», потому-что больше ненужно. У насъ съ нею часто споры по поводу моихъ расходовъ. Я бросаю деньги горстями; я отбиваю у богатйшихъ иностранцевъ все, что только есть блестящаго въ магазинахъ; мои комнаты наполнены картинами, японскими вазами, хрусталемъ — все для-того только, чтобъ придать себ славу богача. И еслибъ ты слышалъ, какъ она бранитъ меня за мотовство, какъ умоляетъ меня вспомнить, что le prince (такъ называетъ она батюшку) можетъ быть недоволенъ моею расточительностью!

Я едва удерживаюсь отъ хохота при этомъ; и еслибъ не зналъ, что буду примрнымъ мужемъ и сдлаю ее вполн счастливою, то стыдился бы, что такъ ее обманываю. Но цль у меня благородная и потому я спокоенъ совстью.