Семейство Доддов за границей

Я притворился, что сплю, хотя не могъ задремать ни на минуту. Я все думалъ о томъ, что уличенъ передъ всми, даже передъ моей Кери, въ проступк, котораго не длалъ. Черезъ нсколько времени послышался шопотъ: «его надобно разбудятъ»;- «какъ ему сказать объ этомъ?» Я отозвался: — «Что такое?»

— Пусть передастъ ему Кери, сказала мистриссъ Д., поспшно, удаляясь изъ комнаты. Кери опятъ сла у моей постели и нжно начала спрашивать, какъ я себя чувствую; но я просилъ ее скоре сказать, въ чемъ дло.

— Ничего, папа, ничего; простая формальность — не больше. Гадкій Джіакомо, несмотря на вс старанія лорда Джорджа уговорить его, подалъ на васъ жалобу въ судъ.

— Ну, что же дале?

— Судья принялъ его жалобу и далъ предписаніе…

— Арестовать меня?

— Не безпокойтесь, милый папа: это одна формальность; полицейскій служитель самъ говоритъ…

— Такъ онъ здсь? въ нашемъ дом?

— Не тревожтесь, милый папа: увряю васъ, все устроится прекрасно. Полицейскій служитель хочетъ только видть васъ, чтобъ удостовриться въ невозможности взять васъ…

— Въ тюрьму, гд сидятъ воры?

— Папа, я не буду безпокоить васъ своими словами, если вы такъ гнваетесь. Впрочемъ, вы ужь знаете все; и если только вы позволите полицейскому служителю войдти на минуту въ вашу комнату, отъ васъ больше ничего не потребуютъ.

— Готовъ принять его, сказалъ я унылымъ тономъ, и Кори пошла сказать объ этомъ.

Черезъ пять минутъ полицейскій служитель вошелъ, въ-сопровожденіи четырехъ вооруженныхъ солдатъ, которые построились во фронтъ и съ трескомъ опустили свои карабины «къ ног». Предводитель ихъ посмотрлъ на мою фигуру съ очевиднымъ изумленіемъ: онъ вроятно ожидалъ найдти въ преступник гиганта съ атлетическими формами, а не жалкое существо, едва-владющее ослабвшими членами. Видъ комнаты также не соотвтствовалъ его предположеніямъ: напрасно искалъ онъ глазами арсенала съ смертоносными орудіями, или хоть какихъ-нибудь оборонительныхъ орудій.

— Это господинъ милордъ? сказалъ онъ наконецъ, обращаясь къ Кери. Она кивнула головой.

— Спроси у него, какъ зовутъ его самого, сказалъ я Кери: мн любопытно это.

— Меня зовутъ — отвчалъ онъ звучнымъ голосомъ — меня зовутъ Александро Лампорекко. Съ этими словами онъ скомандовалъ своей свит: «на лво-кругомъ, маршъ» и они вышли воинскимъ порядкомъ. За дверью сказалъ онъ имъ шопотомъ нсколько словъ и въ корридор, передъ моею комнатою, неумолкаемо раздавались съ той минуты мрные шаги часоваго.

— Это также формальность, Кери — не правда ли? сказалъ я. Я былъ въ бшенств, хотлъ вскочить, броситься въ корридоръ… и не знаю, чего бъ я тамъ не надлалъ; но слабость моя была такъ велика, что, едва приподнявшись, я упалъ на кровать и зарыдалъ какъ ребенокъ; потомъ овладла мною совершенная апатія. Напрасно старались они разогнать во мн уныніе, пробудить любопытство, или хотя безпокойство: я оставался совершенно-безчувственнымъ.

На девятый день, когда я завтракалъ, Кери, подавая мн телячью котлетку, сказала, улыбаясь:

— Папа, не думаете ли вы, что хорошо было бы для васъ подышать чистымъ воздухомъ? Погода нын прекрасная.

— Да вдь я арестантъ; вдь меня считаютъ убійцею и приговорили къ вчному заключенію въ этой комнат.

— Папа, не гнвайтесь такъ; вы знаете, у иностранцевъ всегда поднимается шумъ изъ пустяковъ; они преувеличиваютъ до смшнаго каждую бездлицу. Что длать? надобно сообразоваться съ ихъ обычаями.

— Къ чему все это ведетъ, Кери?

— Просто къ тому только, что вы, милый папа, однетесь и подете въ городъ. Ваше дло будетъ производиться въ суд, если вамъ угодно будетъ явиться. Я убждена, что оно кончится въ пять минутъ, и съ нетерпніемъ желаю, чтобъ оно ршилось скоре.

Не стану повторять убжденіи, которыя внушала ей доброта и любовь къ бдному отцу. Развязка была та, что я выбрился, одлся и похалъ по тихому озеру въ сосдній городокъ.

Кери похала со мною, зная, какъ говорила она, что это будетъ мн пріятно. И она не ошибалась, моя милая. Сцена, окружавшая насъ, была дивно-прекрасна: горы, зеркальное озеро, свтлое, голубое небо, роскошная растительность береговъ… я не могу описать этого, какъ Байронъ или Шелли; но природа дйствуетъ и на ничтожнаго человка такъ же, какъ на великихъ поэтовъ. Я былъ въ тихомъ, сладкомъ забвеніи о всхъ житейскихъ дрязгахъ, когда мы подъхали къ городу и вошли въ судъ, гд ждалъ насъ мой адвокатъ, синьйоръ Мастуччіо. Какъ производился судъ — не буду вамъ расказывать; довольно того, что меня присудили заплатить раненому (ктожъ его ранилъ? врно не я) семь-сотъ цванциггеровъ вознагражденія, уплатить его расходы на леченіе и прочее. «Но гд же такъ производятся дла? сказалъ я своему адвокату, выслушавъ приговоръ:- президентъ суда самъ училъ моего обвинителя, Джіакомо, что ему говорить»

— Да, Винченціо Лампорекко ловкій человкъ.

— Что вы говорите? Онъ другъ Джіакомо?

— Онъ его отецъ.

— А полицейскій, который арестовалъ меня?

— Братъ Джіакомо. Одинъ изъ ассессоровъ суда, Луиджи Лампорекко, двоюродный братъ ему.

— Я надюсь по-крайней-мр, что вы, синьйоръ Мастуччіо, не подвергнетесь мщенію этой могущественной фамиліи за то, что защищали меня?