Семейство Доддов за границей

Я разинулъ ротъ, какъ-будто мн хватили дверью по лбу. Мысль, что я поскакалъ сломя голову, бросилъ семейство, презрлъ гнвъ мистриссъ Д. и все затмъ, чтобъ лечь въ постель въ Эмс и жить на діэт подъ чужимъ именемъ: эта мысль совершенно озадачивала меня. Я думалъ про-себя, что пустился въ ненадежное приключеніе, которое, быть-можетъ, и обойдется недешево. Деньги летятъ у меня изъ рукъ, какъ мякина, но по-крайней-мр, не попусту. Фешёнэбльная спутница покажетъ мн, думалъ я, свтскую жизнь въ самомъ блестящемъ вид. Я буду обдать съ моею прекрасною дамою въ блестящихъ салонахъ, буду сопровождать ее въ залу минеральныхъ водъ, на гулянья; буду кушать съ нею мороженое подъ „липами“ въ „алле“; мн будутъ завидовать вс эти франты; я буду насыщаться своимъ торжествомъ. Таковы были мысли, меня поддерживавшія среди всхъ стснительныхъ страховъ о семейныхъ обстоятельствахъ; въ нихъ я находилъ вознагражденіе за громы, которые ждали меня въ будущемъ. И вотъ, вмсто всхъ надеждъ, я долженъ искать радости въ комнат съ опущенными шторами, въ старыхъ газетахъ и габер-суп!

Гнвъ и озлобленіе почти отняли у меня языкъ. „Такъ вотъ зачмъ…“ воскликнулъ я два или три раза, не будучи въ силахъ докончить фразы; но она положила мн руку на плечо и самымъ нжнйшимъ голосомъ остановила меня, говоря: „нтъ, не затмъ!“

Ахъ, Томъ, вы помните, какъ встарину пвали въ „Опер Нищаго“:

Сводитъ всхъ мужчинъ съ ума
Милая красотка;
Съ ней и нищаго сума
Для меня находка.

Думаю, что это правда. Думаю, что, одаривъ насъ физическою силою, природа насъ создала нравственно-слабыми.

Я хотлъ быть твердымъ; оскорбленный, негодующій, я старался держать себя, какъ обиженный — хотлъ, но не могъ. Милые пальчики, лежавшіе на моемъ плеч, серебристый звукъ кроткаго голоса, нжный, упрекающій взглядъ темноголубыхъ глазъ разсяли всю мою твердость, и я почти краснлъ за себя, что вынудилъ столь милый упрекъ.

Съ той минуты я былъ рабомъ ея; она могла послать меня на сахарную плантацію, могла продать меня на рынк, какъ негра: о сопротивленіи не было бъ во мн и мысли. Не правда ли, признаніе очень приличное отцу семейства и супругу мистриссъ Доддъ? Но однакожь, милый Томъ, я могъ бы объяснить этотъ вопросъ, могъ бы даже сдлать боле — оправдать мое служеніе двумъ властямъ: мистриссъ Доддъ, которая владла моею доброю волею, и мистриссъ Горъ Гэмптонъ, которая владла мною противъ моей доброй воли. Я могъ бы представить вамъ превосходнйшіе резоны, которые, впрочемъ, были мною найдены ужь посл, явились какъ плодъ долгихъ часовъ самоиспытаній, которымъ подвергалъ я себя, лежа одинокій въ безмолвной своей комнат и думая о всхъ странныхъ приключеніяхъ, какія бывали со мною въ жизни, и объ этомъ послднемъ, самомъ странномъ изъ всхъ.

Воображаю, какъ ужасно занемочь на-самомъ-дл въ город, подобномъ Эмсу. Здсь, кажется, не бываетъ ночи, по-крайней-мр не бываетъ часовъ покоя. Точно такъ же, какъ днемъ, продолжается стукъ ножей, тарелокъ, стакановъ, такъ же звонятъ колокольчики, топаютъ поспшно-идущія ноги; вальсы и польки, фуры и телеги, ревъ скрипокъ и ословъ, присвистыванье лакеевъ и крики всякаго рода заражаютъ воздухъ и все вмст составляетъ такой шумъ, отъ котораго зажметъ уши глухонмой.

Долго, безконечно тянулись часы, когда я лежалъ, слушая все это, изливая свою жолчь на штраусову музыку и поздніе ужины, и желая погибели всему племена мучителей, пишущихъ оперы, откуда берутъ начало вс пснопнія людей, которымъ ночью нтъ покоя. Ни одинъ злодй не пройдетъ по лстниц домой въ четыре часа утра, не напвая Casta diva или Еcсо ridenle il cielo; т, у которыхъ сильне шумитъ въ голов, бываютъ обыкновенно сантиментальны и стараются мычать Tu ehe al cielo, изъ Лучіи. За пвцами слдуютъ молодцы, засидвшіеся у карточныхъ столовъ — порода, къ чести которой надобно замтить, что она никогда не поетъ. Игра — страсть солидная; проигрышъ и выигрышъ одинаково отнимаютъ у человка всякую охоту балагурствовать. Глухое проклятіе неудач, ложная клятва никогда больше не играть — вотъ единственные монологи той партіи поклонниковъ фортуны, которая позже всхъ ложится спать.

Пробовали ль вы, Томъ, когда-нибудь, заткнувъ уши, смотрть на танцующихъ? эффектъ бываетъ очень-странный. Что за минуту казалось граціозно, представляется уродливымъ. Пластичное изящество движеній становится кривляньемъ. Дама, порхавшая съ легкостью мотылька, кавалеръ, носившійся съ сановитостью лебедя, начинаютъ, кажется вамъ, двигаться безъ смысла и, что еще странне, безъ граціи. Музыка давала душу ихъ движеніямъ; безъ нея стали они мертвенны, машинальны, конвульсивны. То же самое бываетъ, когда смотришь на свтскія развлеченія съ духомъ, ненастроеннымъ къ удовольствію.